Анастасия Вихарева - Там избы ждут на курьих ножках...

— А поминать их разве не следует?! Изба-то тут при чем? — грозно спросил незнакомец и мудро заметил: — У тебя, я смотрю, вампиры с гробами склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!

— Так это… — Манька окинула стол взглядом и развела руками, — я это… разве ж против!.. А как мне это… — она кивнула на печку

Незнакомец кивнул, и перед Манькой опустились две точно такие же тарелки и ложки, чуть погодя опустились кружки.

— Я наоборот, мне изба нравится, но много нечисти, — пожаловалась Манька, выбирая с чего начать. Глаза разбегались, попробовать хотелось и то, и это. — Вот поборем…

— А до «поборем» разве жить не надо? Давно я за тобой наблюдаю, хорошее дело делаешь. И хороший учитель у тебя. Наш…

— А вы кто? — спросила Манька, засовывая в рот кусок пирога и заедая его ложкой наваристой ухи.

— Я из местных. Водяной я, — ответил незнакомец, встав со стула и поклонившись.

— Водяно-о-ой? — изумилась Манька. — А разве они быв… это, я хотела сказать…

— Бывают-бывают! Как то, что я сижу тут с тобой… Мы ведь с избой давно дружим. Решил я поближе к ней перебраться. Привык, знаешь ли, к пирогам, дочки мои привыкли… Посидели и порешили, если место не занято, отчего не обжить? У нас по соседству водяных много, без меня управятся, а тут все больше к озеру льнут…

Так за разговорами она не заметила, как добрая половина угощений была выпита и съедена.

О жизни водяных Манька узнала много нового.

Оказалось, что они обживают место и всеми силами берегут его, оберегая мальков и всякую живность, а еще прибирают сети и мусор, когда человек загаживает реку. И когда водяной не справляется и умирает, то и река начинает умирать и рыба из реки уходит. Изба кормила водяного пирогами, а водяной приносил избе рыбу, и когда Дьявол свистел, именно водяные приходили на зов и выгоняли раков на берег.

— Так это рыба не сама? — воскликнула Манька, вспомнив, как доставал Дьявол еду.

— Помилуй, Господи, да как же… рыба не глупое существо, умнее некоторых водяных!

Когда вернулся Дьявол, Манька ничуть не удивилась, когда они поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Водяной поклонился Дьяволу, и все молчком. Она догадалась, что разговаривают они телепатически. На том самом незнакомом языке, на котором разговаривали и избы, и уши, и глаза, и древние вампиры… И, в общем-то, радио… И даже человек, который и слышал, и землей понимал, а сознанием не уразумел.

Дьявол за то время, пока искоренял зло, проголодался, и навалился на еду, быстро умяв со стола последние пироги. Пока Дьявол и водяной сидели и попивали медовуху, Манька убрала со стола, помыла посуду и аккуратно сложила ее на полку. Привыкнуть к самостоятельности избы она еще не успела, и когда складывалась скатерть, или летела к ней чашка, чувствовала себя немного лишней.

Но изба думала по другому.

— Брось, — сказал Дьявол, заметив ее состояние, — изба дана человеку на счастье. Каждый человек волен искоренять в себе зло, а когда мы с тобой другим делом заняты, что же ей, нас дожидаться? Вон и по-другому человек себя разными приспособлениями от работы освобождает! Да чего же надсажаться-то, если можно водопровод в избу подвести? Ведь и водопровод придуман раньше, чем человек появился! Возьми ту же реку… А подземные озера!

Манька покосилась на печку.

Все: и Дьявол, и водяной — обращались именно к печке, когда разговаривали с избой, и, наверное, именно там у нее было сознание.

Уж больно ей изба нравилась, но разве поверишь, если изба всеми приспособлениями человека напичкана сверху донизу — и вот такая изба ее приветила? «Это и богатый человек, — думала Манька, — не всякий мог себе позволить, а она кто?» Но стоило ей заметить мешок с ушами, как она тут же одумалась: не хозяйкой она в избу пришла, а другом, друга изба и встречала пирогами, а дружба дорогого стоит, когда не ты, а тебя другом назвали.

Водяной, заметив, что одежда на нем совсем высохла, засобирался и ушел.

Дьявол ушел тоже, прихватив два ведра со студенистыми ушами, а Манька вернулась к тому, с чего начала утро — к разбору ушей.

Работы ей хватило до самого вечера, и когда изба накрыла ей ужин, не отказалась, пригласив Дьявола, который принес с собой небольшой кусок железного каравая.

К ночи она закончила. Уши присыпали землей.

Манька хотела закопать яму полностью, но Дьявол посоветовал оставить как есть, во-первых и во-вторых: яма еще могла пригодиться, и дождем размочило землю, так что она сразу налипла на лопату и на ноги.

Смотреть избы было решено с утра.

До полнолуния оставалось полторы недели, и ночь у Маньки была не спокойнее предыдущих ночей. Но на следующий день утро выдалось на удивление ясным, и когда она вышла и пробежалась вдоль опушки, с удивлением отметила, что на поляне зреет малина и земляника, и черемуха вот-вот станет черной. Земля, согретая неугасимым поленом жила своей жизнью.

Манька собрала корзину отборных грибов, наскоро почистила и оставила в избе, накрыв салфеткой. И поняла, что изба занялась грибами, когда зашла второй раз и увидела, что они залиты водой.

На этот раз до шпиона добраться удалось легко. Только больно. Но к боли Манька привыкла.

Как йог, который истязание тела считает посвящением себя в высокие слои нематериальной основы. Она так не считала, но истязание от этого не прекращалось. Ибо истязала себя не она, а нечисть и ее произведения.

Над дверьми, откуда Манька первый раз услышала голоса, как раз было чисто, а вот слева и справа нашлись два тайных помещения, куда провел ее Дьявол. И когда она увидела, кто ведет разведку — ей стало плохо.

Если бы Дьявол в это время не имел своей выгоды в том, чтобы она, увидев развернувшуюся перед ней картину, не повредилась в уме, вряд ли голова ее могла бы выдержать такое.

И в том и в другом помещении горели костры, и в каждом лежала щепка неугасимого полена, которая поддерживала огонь и жизнь в умирающих людях, подвязанных за руки или за ноги. Полутрупы висели обуглившиеся и полусгнившие, но голова их оставалась не обгоревшей, и эти головы жили своей необыкновенной жизнью, которая у них когда-то была.

Они вели себя не хуже и не лучше чертей, но не раздувались, а только с каждой проговоренной фразой обгорали все больше, пока не замолкали на какое-то время, за которое огонь наполнял их новой жизнью, и, просыпаясь, снова проживали короткий отрезок времени, пока их тела становились черным и неживым. Проживали точно так же, как предыдущий отрезок времени: оживали, проговаривали, умирали, оживали, проговаривали, умирали…

Манька заметила, что они проговаривали слова, повторяя одно и то же, будто в забытьи, и разговаривали, в основном, сами с собой. То хвались, то жаловались, то умоляли, то протягивали к кому-то руки, а то, что совсем непонятно, порочили самих себя или исторгали вопль, или прощались с жизнью, или грозились убить, и, судя по их лицам и движениям, думали, что убивают. Иногда они висели и лежали на одном костре по двое и по трое, и прежде чем погибнуть, сначала убивали одного из них, или наоборот, били ему поклоны…