Яна Горшкова - Душа осени

— Повод, чтоб меня избить?

— Повод, чтоб запытать тебя до смерти, — Лиэ очаровательно улыбнулся. — Может, пока еще чаю выпьем?

— Пожалуй, — Кирт прибрала волосы за спину. — У тебя какого-нибудь шнурка нет? Шпильку бы…

— Шпилька! — эльф просиял. — Вот идея! Что бы с тобой сделали, если б ты поцарапала клиента шпилькой?

— Вряд ли убили бы.

— А вот я тебя за такое точно убью.

— Да, но шпильки у меня нет. И ногтей длинных — тоже. Мне просто нечем тебя поцарапать… вилкой разве что?

— Вилкой — не то, — Лиэ потянулся как кот, довольный своей идеей. — А шпильку я тебе сделаю. Ногти… Целительница, ты что, не в состоянии их отрастить?

— Но всплеск энергии…

— … я спокойно погашу. Тут несколько слоев защиты, о каком всплеске ты говоришь?

— Я все забыла… так давно… — Кирт нерешительно пожала плечами.

— А ты повспоминай, — Лиэ раздул угли в маленькой жаровне и поставил на подставку бронзовый котелок, — а я пока эпэссу заварю.

— Что это за отвар? — Кирт успокоилась и устроилась на табуретке поудобней. Положив руки на стол, она посматривала то на них, то на эльфа.

— Эпэсса. Отличное питье — в холод согреет, в жару — даст прохладу. Успокоит или взбодрит, в зависимости от желания. Она и так хороша, а уж для других зелий, как основа… Одна из основных статей нашего дохода — торговля эпэссой. За пределами Вэннэлэ она стоит серебра в три раза больше своего веса.

— Вы торгуете, а сами — пользуетесь деньгами? — жрица отрешилась от рассматривания своих рук. Лиэ заметил, что руки чуть-чуть изменились. Похоже, ее чары начинали действовать тогда, когда она о них не думала.

— Деньги изобрели гномы, — эльф снял с огня котелок с кипящей водой и зазвенел посудой. Ароматный пар поплыл по комнате, — и с гномами мы впервые начали торговать. Муирэн пользуются деньгами между собой, а мы, винлэс, и таэрэн, Бродячие Эльфы, — нет. В Вэннэлэ чеканят монету, но это для чужих. Ну, то есть нам не нужны деньги внутри страны… зачем? У нас каждый что-то делает. Мы просто меняемся…обмениваемся… наверно, так будет правильно, если говорить на людском… на человеческом.

— О… но ты же князь!

— Наследник. Ну и что? Подумаешь, князь… у нас каждый второй… м-м… неважно.

— А что делаешь ты? Или ты только воин?

— Не только. Кое-что я делаю.

— Оружие, наверное? Какие-нибудь луки, да?

— Нет… ты не будешь смеяться, надеюсь?

— Нет, — Кирт любопытно прищурилась. — Нет, не буду.

— Шорник я.

— Что?!

— Ты обещала не смеяться! — Лиэ сделал вид, что обиделся. — Что слышала. Седла я делаю. И упряжь. В свободное, так сказать, время. А луки я делал раньше, пока не понял, что мне надоело. Потом мечи ковал. М-м… гончаром тоже был одно время… Ну что ты ухмыляешься? У вас, у людей, есть же поговорка… что-то насчет богов и горшков, кажется! А моя сестрица, например, вообще как-то капусту выращивала… года два, наверное… Теперь вот кольчуги плетет, не слишком хорошо, правда. И побрякушки всякие делает из бус и бисера. И даже в походах таскает их в седельных сумках. Сядет, бывало, у костра на биваке — и давай низать…

— Ты меня специально смешишь, да?

— Нет. Просто это действительно так. А мой брат-по-мечу Хэлгэ из Дома Рассвета постоянно чертит… дома, дороги, эти… как их там… акведуки. Впрочем, они там, в Доме Рассвета, все время что-то строят.

— Эльфийский князь — шорник, — Кирт покачала головой. — С ума сойти… Может, у вас и золотари тоже есть?

— Нет. Мы грибок выращиваем специальный, вроде плесени, — он разлил готовый отвар по чашкам. — Какую неаппетитную тему ты выбрала! А чай уже готов. Пробуй.

— Вкусно, — похвалила Кирт, отпив пару глотков.

Пальцы, которыми она обхватила чашку, лишились царапин и ссадин, зато теперь их украшали длинные острые ногти.

— Кирт, — Лиэ кивнул на ее руки, — я просил ногти, а не когти.

— Что? — она только теперь заметила изменения. — Ох…

— Способность к самоисцелению у тебя врожденная или приобретенная?

— Смеешься?

— Смеюсь. Пара царапин, оставленных такими ногтями на моей нежной коже — чем не повод для убийства?

— Для них, — девушка грустно улыбнулась, — нет повода лучше.

— Не грусти. Здесь собрались отбросы. Я знаю, что далеко не все люди таковы. Достойных больше. И вообще… хороших людей, по моим наблюдениям, значительно больше, чем плохих.

— Эльф убеждает меня в человеческих достоинствах! Ну, кто, например?

— Например, ты, Киирт'аэн.

— Ты же ничего не знаешь обо мне.

— Уверена? — Лиэ хитро улыбнулся поверх чашки. — Я все же эльф, Кирт. Я тебя читаю.

— Мои мысли? Мою… память? — она дернулась, словно он ее ударил.

— Не настолько глубоко. Не бойся: у нас проникновение в чужое сознание без позволения приравнивается к изнасилованию. По сути, такая же мерзость. И карается достаточно сурово.

— А как карается убийство? — она встала и отошла к окну. Рука легла на переплет, голос почти замер. — Убийство ребенка?

— Я не вижу в тебе следов такого преступления, — помолчав, промолвил он.

Кирт дернула плечом, не отвечая.

— Ты совершила такое? Почему? Как?

— Ты действительно хочешь знать?

— Нет… наверное. Не хочу. Но я должен услышать. А ты? Хочешь рассказать?

— Нет. Но я должна, — она так и не обернулась.

Лиэ смотрел на ее спину, прямую, застывшую, словно натянутый лук за мгновение до выстрела. Спина не дрогнула, и голос не дрогнул тоже, когда она начала рассказывать.

Рассказ Киирт'аэн.

— …Обычаи и верования. Моя семья несколько столетий следует им… и не только моя семья. Молодых сводят, как скотину, подбирают пару. У меня нет ни братьев, ни сестер, потому что ребенок жизни может быть только один. Следующий — уже ребенок жертвы…

Жертва… Лучшая жертва — женщина на восьмой луне беременности и ее плод. Ее кладут на алтарь, разрезают живот, но не достают дитя. Они умирают там, сами, долго, так долго…

Столетиями Толкователи похищают беременных женщин и убивают их так. Это и есть источник долголетия и молодости, эта жертва и эликсиры, которые они делают из последа и плода… Награда за жертву.

Они говорили: твой ребенок — дитя жизни. Говорили, это честь — позволение родить.

Пленниц держат в специальной тюрьме, в подвалах храма. Человеческие женщины, гоблинские, даже гномские! Оборотни… Только эльфиек нет — этих убивают сразу. Они — особая жертва, да и не удержать бы их было до нужного срока…

Мы, жрицы, должны были следить за жертвами, кормить их, ухаживать… лгать им. Вот почему нас учат целительству… магии…

Однажды я поняла, что не могу больше. Должно быть, я слишком ослабила щиты, и Толкователь прочел меня, мои мысли. Я надумала бежать, но решиться было сложно. За нами тоже следили, никто не доверял нам, конечно… И сразу же, как только я решилась, Толкователи сказали, что мне позволено продолжить свой род. Мне подобрали пару, и я понесла. Ребенок жизни, так они говорили… Только почти в конце я поняла, что меня обманули. Я прочла их, я сумела… Я была уже жертвой, не жрицей больше. Смерть тела на алтаре, муки души в посмертии.