Екатерина Пекур - Предатели Мира

Харт перебросился с Хийятой парой слов на диалекте Гор и ушёл. Нас окружила жутковато молчащая толпа местных. Я больше не могла стоять на ногах, ощутив, что я падаю, Карун снова опустил меня на землю.

Как же всё хреново… Они уже агрессивно настроены. Все до одного.

— Ты сможешь донести её? — проговорила Хийята, — Тут недалеко. Ей в постель нужно, немедленно. Если не сможешь, я помогу.

Хийята — человек… Я ощутила невероятную симпатию к этой девушке. Мне казалось, она поняла. Что действующий сотрудник КСН не может находится в этом месте и в такой компании как я. Я даже понимала этого Харта. На его шее — целый летающий городок, а за его спиной — жизнь и безопасность Страны. Он не мог рисковать. Но отсутствие всякой надежды подрубало мои силы… Боги, разве я не знала? Мы оба это знали… Ещё в Городе. Нас не пустят. Мы мертвы. Неужели мы зря проделали весь этот путь..?

Карун сказал, что донести сможет — хотя по его виду этого явно нельзя было сказать — сил у него было всего лишь на чуточку больше, чем у меня. Подхватив меня на руки, он пошёл за Хийятой. Я держала его за шею и плохо сознавала окружающее — в основном из-за того, что мучительно засыпала. Мы шли минут десять, с остановками, потом я на минутку пришла в себя в какой-то тихой полутёмной комнате, откуда через дверь виднелась лестница наверх. Широкая кровать была застелена шкурой белого снежника.

— Это личная комната оператора… ну, моя, в общем. Мастер прямо не сказал, где именно вам быть, так что отдыхайте пока здесь. Если Мастер будет спорить — я его уболтаю. Он добрый старик.

Меня положили на кровать, прямо на тёплый густой мех, и я заснула. Несколько раз Карун будил меня и вливал мне в рот сладкий горячий чай, а потом я снова забывалась. Меня душили кошмары. Я вздрагивала, находила руку Каруна и только тогда успокаивалась — он ещё тут, его никуда не дели… Я убью их, если они на него нападут. Их всех.

— Тише, девочка… мы прорвёмся. Мы просто выгадали ещё день. Мы живы, и тут эта весёлая кучерявая девица, таскающая тебе еду, и нас никто не пытает. Нас даже не слишком-то и заперли. Двери вон нараспашку.

— Я знаю. Но мне… так захотелось поверить… что мы уже спаслись.

— Санда. Просто повторяй себе то, что я тебе сейчас сказал, — сурово прошептал он, — Мы живы. И максимум, что они нам сделают — это высадят с Острова.

— Но нам нет смысла спускаться вниз… — прошептала я.

— Не просто нет смысла, а уж лучше я убью тебя сам. И потом себя. Санда, я не дам, чтобы ты попала в КСН или в руки психопата Фернада. Никогда.

Я понимала, что он прав. Но мне было страшно. Не каким-то из моих «любимых» сортов ужаса, а просто тоскливо и безнадежно. Я снова уснула, потом замёрзла, и он забрался ко мне под одеяло, грея собой и гладя по волосам. И это было… бесконечно хорошо.

— Карун, — прошептала я в темноте, — ты знаешь, а ведь мы сейчас первый раз лежим с тобой вдвоём в нормальной постели…

— И то правда, — засмеялся он, — А то всё по буеракам каким-то ночуем…

Он заснул возле меня, уткнувшись носом в подушку и уронив с постели отяжелевшие руки. В нём не осталось ни капли сил. Даже я была сейчас более здорова, чем он. Карун выжался до самого донышка. До сих пор он ещё держался, даже, пожалуй, делал вид, что он в отличной форме, но чудовищные события при подъёме лишили его последних сил… Это страшно, когда человек доходит до состояния ветоши. Я лежала и думала, что ведь на самом деле он пережил сегодня что-то запредельное. Запредельное для аллонга. Он оказался на высоте пять пуней с потерявшим сознание бризом. Да ещё при такой температуре воздуха — хоть бы он не заболел. И каким-то чудом сохранил каплю здравого смысла, и волю, и гордость — да ещё и за мной ухаживал, пока не вырубился от слабости.

Проснувшись, он какое-то время лежал без движения. Короткий сон не принёс облегчения, быть может, только веки уже не казались свинцовыми. Но у него не было сил даже толком осознать, где и почему он находится.

На Острове. На настоящем Летающем Острове.

От всего перенесённого за последние дни и, особенно, часы, его охватила слабость и полное отупение, словно в полубреду, он несколько раз согнул и разогнул левую ладонь — но кожа снова была абсолютно целой. Обе руки, и нос, и уши… Нет, об этом лучше не вспоминать. Мысли напоминали лоскутное одеяло — отрывочные и плохо сшитые, и ни одна из них не начиналась и не заканчивалась связно… Как же всё болит. Голова явно решила загнать его в могилу. Хорошо, что здесь полутемно. Как бы найти силы, чтоб поддержать Рыжую — она слишком живая, чтобы верить в смерть, и это давит на неё, как холодная земля. Но если всё же… придётся..? Держаться. Нужно просто держаться достойно.

Всё на нём одном, а он по-прежнему готовый труп. Наверное, не стоило звать её замуж — теперь она не позволит ему умереть самому. Она пойдёт за ним к Тени за шиворот — а это не слишком-то достойная мужчины ситуация. Но он не выдержал. В миг, когда они отъехали от кафе на Лирронуйе (…как давно и где это было…), его вдруг охватила необъяснимая вера в то, что они уцелеют только вдвоём. И жизнь действительно начнётся заново. Это бешенная вера вела его сквозь все тяготы пути — вера в невероятное пока будущее, с какой-нибудь другой работой, с Рыжей за спиной…

Но они — по-прежнему на грани. А у него свои счёты с судьбой. «Не надо… пожалуйста… только не Санда… только не вынуждайте меня выстрелить в Рыжую..! у меня же больше ничего нет». Но это был крик отчаяния. Он понимал, что если будет нужно, он сделает всё необходимое, приложит пистолет к её виску и нажмёт на курок — и это и будет его цена за выход из рядов Комитета. Это — и абсолютное чёрное безумие, которое придёт следом.

На лестнице раздались шаги, и в дверях показалася этот их Мастер Харт. Он властно и уверенно пересёк комнату и остановился перед ним.

— Молодой человек, у вас серьёзная проблема, вы это знаете? Прежде, чем я свяжусь с Советом, я хотел бы выслушать вас. Мне нужно знать, что передать советнику. Итак идёмте за мной.

— Нет.

На лице Харта отразилось изумление, он поднял брови и вопросительно замер.

— Она испугается, если проснётся, а меня не будет здесь. Я никуда от неё не отойду.

Собственный голос показался ему чужим и поломанным. Неожиданно остро и сильно заболела спина, сразу в трёх местах, нога стала неметь, но помощи было ждать неоткуда. А ещё страшно, до одури, хотелось есть — сколько времени они провели на последних трёх бутербродах, на зябком холоде? сколько суток..? дни путались в голове — но он ясно понимал, что не станет просить у них даже воды. Только не унижаться. Ещё есть немного сил. Но от слабости и истощения он уже почти ничего не соображал, и только в голове мутилось от неожиданно — всё-таки — подступившего к горлу отчаяния. На самом деле, если бы можно было залезть в самый дальний угол и замереть там, в позе эмбриона… на день, на месяц… навсегда… и уже больше не видеть и не слышать всего этого…