Вера Огнева - Кольца Джудекки

Кроме того, существовала особая категория насельников - снулые. Илья заподозрил, что они-то как раз и составляют большинство. Многие люди вскоре после проявления начинали утрачивать яркую самобытность. Иногда в течение нескольких даже дней.

Некоторые чуть дольше придерживались собственной культуры, но и они очень быстро превращались в неотличимых друг от друга обитателей дальних кварталов. На них, будто, ложился пыльный, серый налет. Метаморфозы, однако, на том не заканчивались. Со временем такие проявленцы превращались в подобие людей: ходили по улицам, исправно два раза в день являлись за пищей, но никогда, ни с кем не говорили и не работали. Они всегда поодиночке бродили среди каменных коробок, далеко, впрочем, от собственного жилища не удаляясь. Они не умирали, но и не жили. Снулые - одним словом.

Илья поинтересовался у Горимысла формами правления в соседних слободах-государствах.

- Соседи? - грозно переспросил тот. - Вороги! В Игнатовке анквизиция правит. Там все по струночке. Шаг в сторону - костер. В Крюковке паханы суд вершат. Ни закону, ни порядка. Одно татьство.

Может, и прав был Мураш, Илье действительно повезло с местом проявления. А с другой стороны, попади он на тот берег реки или на остров, про Алмазовку ему наговорили бы еще больше страстей.

Проверка лекарни прошла бурно. В комиссии кроме Ильи значился Лаврентий Палыч Хвостов. Кстати в связи упоминанием имени-отчества означенного трибунальца Илья заподозрил, что тот взял столь мрачный псевдоним уже здесь, после проявления.

Вполне могло статься, дома он носил куда менее известное имя. Тогда почему, например, не Владимир Ильич, или Иосиф Виссарионович? Кишка тонка? А фамилию решил наследственную оставить…

Для начала Л.П. Хвостов отказался от Ильи, который был ему придан в качестве эксперта. Бледные, посеченные вертикальными морщинами, щечки особиста затвердели.

Лихорадочно заблестело единственным стеклышком пенсне.

- Не проверен в деле! - проорал Хвостов.

- Вот и проверишь, - меланхолично отозвался Горимысл.

- Ранний проявленец без твердой идеологической платформы не сможет разобраться и вынести политически верное решение. Я это заявляю вам как ответственное лицо, как член трибунала, как коммунист, в конце концов.

- Что?! - взревел Горимысл. - Опять про свою веру речи завел? Последний раз от тебя слышу. Меня и господин Алмазов упреждал: начнет Лаврюшка агитировать, докладай немедленно. На спрос пойдешь. Твое счастье, зловред, что обращенных нету, - да и кто за таким дураком пойдет?! Но хоть про одного узнаю, орудовать тебе тупым крюком на очистке.

Угроза подействовала. Хвостов не противился больше, присутствию Илья при проверке. За то потом, когда Донкович написал заключение, выводы и рекомендации, на отрез отказался подписывать. Документ он обозвал грязной, провокационной клеветой на организацию медицинской помощи во вверенной ему слободе. И опять, как оказалось, зарвался.

- Не тебе вверенной - господину Алмазову, - поправил Иосафат Петрович, что-то быстро строча в листочек.

Хвостов заткнулся. Но так ничего и не подписал. Горимысл с Иосафатом переглянулись, сочувственно покивали Илье и спрятали, исписанный мелким подчерком папир, под скатерть, покрывавшую стол заседаний.

Однажды Илье высыпали в горсть пригоршню монет: медяки, да одна бледная, похожая на рыбью чешуйку серебрушка. Жалованье, - пояснил Иосафат Петрович. Илья с чисто нумизматическим интересом перебрал денежки. Куда их девать, было решительно не понятно. В слободе, конечно, существовал торг. Но что там покупать? Грубую деревянную мебелишку? Старую одежду с чужого плеча? Продукты? Илья спрятал деньги подальше. На сегодняшний день у него и так был необходимый минимум.

Выдававшаяся два раза в день, казенная каша почти ни чем не отличалась от больничной, разве была чуть сытнее. В ней больше попадалось вкусных сереньких кусочков. Илья уже не морщился как в первый раз, когда узнал что сие не мясо, а щупальца все той же монстрицы, добытые во время очистных. Вся слобода ими питалась. Какова же тогда сама монстрица? Илье она представлялась гигантским осьминогом, точнее - многоногом, у которого отсеченное щупальце, - как тут говорили, - отрастало чуть ни на глазах.

Сама тварь обитала у решетки, запиравшей единственный выход за стену. Река, - с ума сойти! - как и везде впадала в море. Для чего нужны стена и решетка? - спросил Илья.

- Это что бы твари, которы больше Сторожихи, не заползли в город и не пожрали людей.

Со слов Иосафата, заплыть в реку и пролезть по отвесной стене парапета для морских гадов труда не составляло. Откуда знает? Знает! Но чувствовалось, говорит с чужих слов. Мелких деталей, которые так оживляют рассказ очевидца, ему как раз и не доставало. Монстры и монстры. Воображение Ильи, разумеется, дорисовало, недостающие крылья, ноги и хвосты, но разум осадил: может, и чудищ-то никаких нет. А есть страшилка, чтобы за стену не лазили.

Решетка периодически забивалась илом. Уровень воды в реке начинал подниматься, и тогда с обеих сторон, из Алмазовки и Игнатовки, на очистку ячеек выставлялось две команды. Воду выше по реке перекрывали, вернее, отводили в систему каналов и искусственных озер.

Когда обнажалось дно, людей спускали на платформах к самой решетке, и они, длинными отточенными по загибу крюками, выворачивали комья ила. Тут и вступала со своей партией монстрица, она же Сторожиха, она же Большая Дура. Ей совсем не обязательно было плавать. Она и ползала неплохо. Опираясь частью щупальцев на дно, тварь просовывала остальные в ячейки решетки и ловила присосками людей.

Отбивались, конечно, до определенного момента. Тут важно было очистить решетку как можно быстрее. Как только работа была выполнена, платформы с людьми отводили от решетки, и на нее подавался чудовищной силы разряд. Откуда?! - допытывался Илья. Да кто его знает, - без всякого интереса отозвался Иосафат. Горимысл, отмолчался. Вообще быстро ушел.

Отсеченные у Сторожихи, щупальца потом ела вся слобода. И не одна.

С очистных возвращалась, едва ли, половина людей. Из отрядов - никто. Однако болталась же на веревке рубаха из мягкого папира в первый день его проявления.

Илье иногда казалось - все сон. Когда страшный, когда скучный, когда даже занимательный: бесконечные перепирательства Хвостова со своими оппонентами и со всем миром… а рядом пустоглазые, пустолицые снулые. И никому ни до кого нет дела. Не велись беседы, в смысле отвлеченных разговоров. Общение сводилось к обсуждению последних новостей, качеству еды, редким сделкам. Сегодня есть, завтра - нет. Город без роду, без племени, без истории, без корней, без будущего.

И сон без конца, который, возможно и есть смерть.