Мария Семёнова - Ошибка 2012. Джокер

Впрочем, он даже и об этом думать внятно уже не мог.

Все остатки сил уходили на то, чтобы очередной раз оторвать от земли правую ногу... поднять. Пере­ставить... А теперь — левую...

Невыносимо медленно они поднялись на обрыв, одолели вкривь и вкось расчерченную сосновыми корнями лесную тропинку — и вышли к деревне Глуховке. Той самой, в которую даже на «Ниве» не мог довезти бабку Ерофеевну сын автобусного води­теля.., Покосившиеся избушки, в которых доживали век брошенные старухи, убогость, нищета... И небось чадящая лучина по вечерам, ибо электрических стол­бов в округе решительно не наблюдалось-

— Сюда, паря, — потянул Никита Краева в бу­зину, среди которой кособочилась замшелая сара­юшка. — Заходь, седай на иол. Закрой ладонями глаза.

В ноздри шибанул густой мышиный дух, зашур­шало на полу сено... Хлопнула закрываемая дверь. .Стерва-боль гадиной завинтилась в мозгу, перейдя, кажется, все мыслимые пределы...

— Ну всё, болезный. Хорош рассиживаться, вы­ходим, — почти сразу раздался в темноте голос Ни­киты.

Краев отнял ладони, замычал, кое-как разлепил глаза, поднялся, медленно вышел из сараюшки, со­щурился на солнечный свет...

И от изумления забыл даже про боль. Кажется, теми же остались только деревья близко подступив­шего леса Громадные, мощные, кряжистые, способ­ные припомнить не только Великую Отечествен­ную, но и... ох, страшно даже подумать что. Слева, где полагалось быть топям, поблёскивало огромное озеро, из него в просторную реку бежала искрящая­ся протока, а на горушке виднелся крепкий, доброт­ный, посеребрённый временем деревянный забор. Над ним вился дым, долетал запах гари и слышал­ся размеренный тяжёлый звон, словно кувалдой по рельсу.

Уж не тот ли самый колокол, который то ли слы­шал, то ли не слышал Краев, стоя на судьбоносном мосту...

Он рад был бы спрятаться от- слишком громкого звука, но заторопившийся I (икита поймал его за ру­ку и потащил прямо туда. Пришлось в очередной раз стиснуть зубы и ковылять, ковылять... А впро­чем, его вели не к воротам в заборе, а несколько в сторону туда, где стена леса распахивалась к озёрному берегу. Там, у самой воды, притулилась избушка не избушка — сруб «в лапу», с крышей из дёрна и крохотным узким оконцем, задвинутым осо­бой дощечкой. Баня! Что ни есть натуральная, со вкусом и размахом протопленная по-чёрному... Да­же в предбаннике едва живому Краеву тотчас пока­залось, что он всё-таки застрелился и, как положено самоубийце, угодил прямёхонько в ад. Только не на

сковородку, а скорее в кастрюлю. Верней, в скоро­варку.

— Распрягайся и заходи. Внутри — лягай сра­зу, — дал последнюю «овцу»' блаженный Никита н выскочил на свежий воздух, а Краев, наконец-то оставленный в покое, с трудом поборол искушение лечь прямо здесь, свернуться зародышем и умереть. На автопилоте скинул с себя барахло, вслепую на­щупал низкую дверь... упал на полок...

Ему было даже не особенно интересно, что ждало • его дальше. Ну, появятся сейчас черти, подумаешь, эка важность. Ну, сожрут его, сварят, изжарят, чет­вертуют, смелют на фарш... Плевать, уже совсем не страшно, скорей бы только всё кончилось.

А потом в парном скороварочном полумраке он вдруг увидел Оксану. «Ох) Трусы-то надо было оставить...» — мелькнула идиотская мысль. Гэбэш- ница Оксана стояла босая и простоволосая, в корот­кой рубахе по колено. Да не в развратной какой импортной комбинашке — рубаха, прилипшая к те­лу, была из домотканой холстины, до изумления це­ломудренная и строгая.

«Глюки,— очень тихо подумал Краев. — Если это ад, то откуда она здесь взялась?..»

Он глупо улыбнулся и всё-таки собрался всерь­ёз помереть, но тут наваждение подошло вплот­ную, уставилось в глаза и, не обращая внимания на его беспомопшую наготу, положило на лоб не по-женски сильную руку... А потом Оксана приня­лась мять, ощупывать, выглаживать, простукивать

' Особо Важные Ценные Указания.

больную голову, будто проверяя на спелость арбуз. Казалось, её пальцы залезали внутрь, бережно ка­сались мозга, что-то там выискивали... а найдя — выковыривали, выдирали, выкручивали без всякой пощады.

И всё это молча, сосредоточенно, страшно, с гри­масой жуткого напряжения на губах...

А уж больно-то как...

«Привет, Оксана», — хотел было он сказать в мо­мент просветления, но губы не подчинились. Тело больше не принадлежало ему, чужая незримая воля держала его, как в сетях. Краев мог только думать и наблюдать — да и то еле-еле.

В какой-то момент он увидел вдруг у Оксаны на груди родинку и сумел даже обрадоваться. Хотя от боли толком не понимал, как ещё жив.

— Сядь! — точно хлыстом стегнул повелитель­ный окрик.

Краев с хрустом сжал зубы, подчинился, близ­ко увидел её лицо и понял, что это была всё-та­ки не Оксана. Вернее, Оксана но... в некоторой другой испостаси. Такой она могла бы стать, жи­ви она не в душной цивилизации, а лет этак тыся­чу с лишком назад. Не подполковник Варенцова, а ведьма, лесная воительница, жрица древних Бо­гов. Необузданная, естественная и невыразимо пре­красная...

И всё равно — такая знакомая и родная...

— Замри! — последовала новая команда, чужие пачьцы отпустили измученный мозг... и на несчаст­ную голову Краева стали намазывать какую-то слизь. Обжигающе горячую, неописуемо вонючую.

Щедро, от души — деревянной лопаточкой из гли­няного горшка. Слизь пенилась, пузырилась, исхо­дила вонью и... быстро застывала, как гипс.

Когда незатронутыми остались только глаза, Ок­сана перестала намазывать и низким распевным го­лосом завела:

Во чистом поли-и-и лежит камниш ш ию...

На камниш-ше том рыжий котиш-ш-шо...

Котиш-шо вот с таким большущим зубиш-ш-шом...

Вот с таким железным когтиш-ш-шом...

Он кусат Олегов мозог и прикусыва-а-ат...

Злую болесть из него выцарапыва-а-ат...

Чтобы не болел, не щемил, не дави-и-ил...

Ни в костях, ни в суставах, ни в белам теле...

Сгинь, хворь, зараза, немощь, болесть-болезнь!

Ты повыйди, повысыпи из костей, из .нозог,

из могучих жил!

Не ной, не боли, навсегда заживи!!!

Под эту дивную музыку колтун на голове у Кра­ева окончательно схватился. Череп стиснуло с неис­товой силой, стало понятно, как чувствовали себя жертвы отцов-инквизиторов, когда им зажимали го­ловы в специально разработанные тиски.

— Выходь, — без передыху направили его вон из баньки, босого, в чем мама родила, заставили взгля­нуть на дно колодца. — А ну, на колени!

Так называемый колодец представлял собой глу­бокую яму с жижей на дне. Причем, судя но чав­кающей грязи под коленями, вырыли ямину совсем недавно.

«Сейчас башку рубить будут...» — с беспредель­ным облегчением решил Олег, однако вместо ножа по шее ему приложились опять же по голове — чем- то тупым, зато весьма с душой. Так, что бетонная короста хрустнула, как яичная скорлупа, и кусками осыпалась в жижу на дно колодца. Осыпалась, кста­ти, вместе с волосами — да фиг-то с ними, слава Богу, что не с ушами...