Мария Семёнова - Ошибка 2012. Джокер

— У, шакалы, — с отвращением сплюнул Мга­ви. — Гамадрилы, павианы... Пройдясь — на вой­не, как на войне! — по карманам побеждённых, он направился к «тш-рятнику» и, повинуясь чувству солидарности, рванул задвижку. — Выходи, камрат, ты свободен.

— Не, не, не, не, — вжался в угол клетки росси­янин. — Не надо! Я лучше здесь!..

— Пёс, белая вонючка, — непонятно выразился освободитель и скрылся за дверью.

Ей снилось детство. Далёкое и не очень-то счаст­ливое. Наверное, это запах трав из подушки проник в подсознание, перенеся Оксану сквозь пространство и время. Она явственно ощутила свежее дыхание рассветного ветерка, тяжесть оттянувшей руку

> Капоэйра — бразильское искусство, сложная акробатическая смесь боевых и танцевальных приёмов. Первоначально — изобретение чёрных рабов корзинки... Услышат голос бабушки, ласковый, доб­рый, полный заботы:

— Ты постой-ка, Окся, постой... Давай малость передохнём. Хоть своя тша и не тянет, а тише едешь, будешь дальше. Ишь как мы рыжичков-то с тобой... Хороший рыжик нынче, крепкий, настоящий горловой..}

Они стояли на опушке леса под могучей густой елью. Над травой волнами стлался готовый под­нятым туман, щюбовали голоса птицы, рядом мяг­кими волнами уходило во мглу большое хлебное поле. Там по колено в тумане расхаживали аисты, степен­ные, голенастые. Ох, с каким бы удовольствием по­гоняла их Окся!.. Ан никак. Ну, во-пе])вых, устала, а во-вторых, бабуля заругает. Будет ругать и приго­варивать, мол, живую тварь обижать без причи­ны — самое распоследнее дело. И грибочку поклонись с благодарностью и уважением, и птице Божией по­чёт окажи. «И по совести оно так-то, а коль совес­ти нет, запомни — как аукнется, так потом и от­кликнется... [52]

— Ну что, девонька, пойдём? — пожевала губами бабуля.

Окся улыбнулась ей в ответ. „ И тут они одно­временно увидели в поле женщину, медленно шедшую между полос. Женщина была боса, простоволоса и одета весьма странно — в одну лишь белую испод­нюю рубаху, разорванную на груди. И вела она себя тоже чудно, непонятно, неуловимо зловеще. С силой пригибала к земле колоски, словно бы отлучая их от неба, от солнца...

— Ой, бабуля, а это кто? — невольно понизила голос Оксана. — Чего это она?..

~ Это, Окся, плохая тётя, - зорко и пристально глядя на незнакомку, отозвалась бабуля. — Очень пло­хая. Ей что рожь погубить, что у коров молоко от­нять — всё едино, лишь бы властью потешиться...

*Плохая тётя* прозвучало у неё как «конкури­рующая фирма*.

— И у нашей Зорьки отберёт? — не на шутку забеспокоилась Оксана. — Навсегда?

Ей до слёз стало жаль Зорьку, добрую, ласковую, величавую, со звёздочкой на лбу. А каким вкусным было парное Зорькино молоко!..

— Не отберёт, — заверила бабуля. Сплюнула, на­хмурилась, начала пальцами плести что-то в возду­хе. — Мы ей сейчас подложим свинью. Ты, деточка, здесь постой, нечего тебе пока на это смотреть... — Тут бабуля улыбнулась так, как никогда при Оксане раньше не улыбалась, — страшно и жёстко. Оставив оторопевшую внучку, она пошла за ель странной рас­качивающейся походкой, словно уже приступая к ка­кому-то непонятному танцу. Скоро оттуда послы­шался треск сучьев, сопровождаемый размеренным топотом, слишком тяжеловесным для сухонькой баб­ки, и негромкое, но жуткое уханье. Словно где-то про­снулся tie ко времени разбуженный филин...

По счастью, продолжалось это недолго. Старуха вышла из-за ели, и Оксана с облегчением увидела свою прежнюю бабулю. В руке она держала сухую ветку.

— Ну всё, девонька, сделано дело, пошли-ка, ми­лая, домой. Иди, иди, не оглядывайся...

Как это — не оглядывайся? Оксана тут же обер­нулась через плечо. И увидела, как из подлеска выско­чил громадный дикий секач и, свирепо урча, кинулся к женщине. Удар подбросил её, только мелькнули бо­сые ноги и влажно-белый подол, а когда барахтаю­щееся тело ударилось оземь, кабан, не марая клыков, пустил в ход копыта. Длинная рубашка стала бы­стро покрываться пятнами грязи и крови...

— Не надо, не надо! — закричала женщина и, не пытаясь подняться, сжалась в комок на земле, спа­сая грудь и живот. — Прости!.. Отпусти].. Не буду больше!.. Зарок дам...

— Ага, как же, каялась ворона навоз клевать. — Бабушка остановилась, сплюнула, покачала голо­вой. - Эту песню мы уже слышали. Не-ет, чёрного кобеля не отмоешь добела, а горбатую ведьму, ви­дать, могила исправит...

И бросив под ноги ветку, она принялась топтать её, что-то бормоча себе под нос.

Кабан откликнулся страшным рёвом. С поля уле­тали последние аисты.

— Не надо, ба! Не надо, пожалей её!.. — внезапно рсизревелась Оксана. Схватила бабушку за рукав... и тут же забыла про слёзы, изумленно распахнула гла­за: — Ой...

Вместо женщины в расхристанной рубахе под Ва­сиными копытами корчился куратор Пётр Петро­вич — в танковом шлеме, крагах и законченных очках. Голова его бешено моталась, руки судорожно хватали чернозём, он ущпоминал куклу-марионетку, которую сдуру дёргают за все нитки разом. Смотреть на него было жалко и противно, хотелось не то убежать, не то помочь мстителю-кабану.

— И его, и его тоже прости... — порывисто за­кричала Оксана, крепче схватила бабушку за рукав, вздрогнула и проснулась.

Мерно постукивали ходики, в комнате было свет­ло, на ногах безмятежно спал нагулявшийся Тихон, за окном разгоралось солнце нового летнего дня. Лес с рыжиками, туман, поле, аисты, секач-терминатор.. Некоторое время Оксана смотрела в потолок, силясь понять, хотелось ей туда или не хотелось.

Часы показывали без двадцати семь — вроде ра­новато для завтрака. Варенцова прислушалась и по­няла, что хозяева были уже на ногах. Она оделась и выглянула на балкон.

Небо было ясным, грядки и трава искрились росой.

«И кто только его выдумал, этот город? — неува­жительно подумала Оксана о царственном Питере. — Как там вообще жить можно?.. Вот возьму и насо­всем сюда перееду. По соседству домик куплю...»

Вчерашняя мистическая бредятина с потусторон­ними кознями и чтением мыслей плавала в том же подпространстве, что и бабушка, топчущая ногами сухую ветвь. Проснёшься — и скоро забудешь, осо­бенно если никому не рассказывать...