Dark Window - Клан Мёртвого Кота (Dead Cat's Clan)

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы похоронить его.

— Для любого кота, Ириска, благоустроенная квартира не лучше птичьей клетки. "Бедненькая", — утешаем мы птичку, рвущуюся из тесного пространства. Про кота мы так не думает, нет. Наоборот, мы твёрдо уверены, что он вне себя от счастья, если живёт в тёплой квартире и лопает "Вискас". А ведь коты придуманы не для того, чтобы их ласкали и гладили. Да, они мурлычут и ластятся. Но в душе каждый ждёт единственного момента. Когда Откроется Дверь.

Ириска вспомнила кошку на подъездном пороге. Она приникла к щели и принюхивалась, изучая обстановку. А в глазах мерцали таинственные звёзды счастья.

— Домашний кот не может сбежать и после смерти. Заодно и размеры тюрьмы резко сокращаются. Ведь отдача от кота прекратилась. Ведь он больше не урчит. Ведь его не погладишь. Напротив, он начинает мерзко попахивать. Так мы его в коробочку, а коробочку в земельку!

— Но, как и люди, коты заслуживают…

— Брехня! Баллады слагаются о тех, кто, получил свободу. Они погибают, но не сдаются. И люди, в отместку, брезгливо сжав пальчики, кидают их в мусорные баки. "Делай, что хочешь, только не бросай меня в терновый куст!" Так искатели свободы оказываются на свалке для последнего акта. По вечерам все бродячие коты стекаются к этим могучим холмам. Они насыщаются. Они готовятся. Они ищут тех, кто не смог придти сам. Они затаскивают их на самую высокую гору. А потом поют Песни Славы. Я не слыхал ничего более величественного, чем эти протяжные многоголосые хоралы. Дуют ветра. На небесах плачут звёзды. Клубком серебра катится по небу Большая Небесная Кошка. А в тёмных закоулках свалки горят зелёные звёзды глаз, которым ещё предстоит засверкать в угольных небесах. Не этой. Но, быть может, уже следующей. И освобождённые души уличных бродяг возносятся к звёздам под хвалебные песни. В то время как души домашних любимцев мечутся в тесных коробках плена, уготованного им любящими хозяевами.

— Ты это САМ придумал?

— Просто сходи на свалку, Ирисочка, и взгляни сама. Часикам к двум ночи. Лично я слышал эту песнь неоднократно.

— Но ведь кошки — твои злейшие враги?! Ты сам говорил!!!

— Мне приходится их убивать. Но я слишком уважаю врагов, чтобы издеваться над ними после смерти. Они проиграли, так пусть порадуются в небесах, чем из тесных КОРОБОЧЕК будут слать мне нескончаемые проклятия.

Ириска склонила голову. Она не стала спорить. Просто подошла к третьему ящику и осторожно положила кота на гору тряпья. Потом закрыла его ворохом газет. Рауль благодарно погладил тёплым пальцем её мягкую щеку. Ириска смущённо отстранилась, подняла смятую пачку от папирос и начала счищать с запястья застывшую розовую лепёшку.

— Давай-ка зайдём во двор, — предложил Рауль и тревожно продолжил. — Что-то Крушило задерживается не по делу.

Двор не пустовал. Бегала стайка ребятни. Бабушка из крайнего подъезда тащила домой три литра молока в краснобоком бидоне. Подложив руки за голову, на мягком кресле "Ниссан-Патрол" спал водитель — усатый здоровяк лет сорока. Но ни Водолея, ни Крушилы во дворе не обнаружилось. Однако, Рауль беспечно заулыбался, ткнув пальцем в бетонные перила подъездного крыльца. На самой середине извилистой трещины, молнией прорезавшей серую громадину, сверкал яркий квадратик. Оттуда всё также, сквозь очки "Матрицы", опасливо озирался Кину Ривз. Только апельсиновый закат окончательно ушёл в прошлое. Теперь всё небо было замазано тёмно-красным.

Горизонт скрывал чёрный злой лес с колючими верхушками. К горизонту снова не хотелось. И, как часто бывает во снах, далёкое незаметно подменилось близким.

Ириска стояла перед церквушкой. Пыльный порог. Выщербленные колонны. Уснувшие горгульи на карнизах. И толстая, массивная дверь, приоткрытая наполовину.

Что сочилось из заброшенного храма? Ириска не чувствовала ни тепла, ни мало-мальски заметного сквозняка. Впрочем, сны смазывали ощущения. Во сне можно ходить босиком по снегу и не замечать. Можно плескаться в воде, да так и не узнать: горячая она или ледяная.

Зато во сне можно действовать.

Ириска коснулась ручки из помутневшей бронзы и почему-то не решилась приоткрыть дверь пошире. Мешало какое-то правило, отчаянно не желавшее формулироваться. Такое, что нельзя ослушаться. Девочка оставила дверь в покое и бочком скользнула в мглистую щель.

Сон не захотел выворачиваться. Сон продолжался. Внутри оказалась церковь. Свет нисходил через высокие стрельчатые окна, с трудом пробиваясь сквозь толстые стёкла цветных витражей. Девочка медленно шла мимо скамеек из отполированного дерева. Блеск тёмных сидений припорошил густой слой пыли.

Впереди, у огромного вогнутого окна, заполненного стеклянной мозаикой, золотом сверкал алтарь. Ириска не задумывалась, куда он исчез, когда последний ряд скамеек остался за спиной. Она забыла о нём. Исчезло и окно. Теперь ввысь тянулась мрачная ниша, куда поместили ступенчатый пьедестал почёта. Изящный, с фигурной отделкой, с деревянными кружевами.

На верхней ступени стоял Рауль. Не он сам. Его скульптурное изображение, выточенное из тёмного дерева. Чёрные кудри застыли. Глаза смотрели на Ириску сурово и твёрдо. Губы замерли в привычной улыбке. На лице сияла печать блаженства и умиротворённости, словно эта ступень и была тем самым, желанным горизонтом. Стройное тело укутывала мантия, из-под которой едва выставлялись носки обуви. Не привычных "Найков", нет-нет. Солидных туфель со скошенным носом, какие и не во всяком бутике отыщешь.

Туфли чуть выпирали с платформы. Под ними красовалась табличка. "Рауль Мертвокот", — значилось на ней.

Слева, на ступеньке пониже, установили Крушилу. Как и всегда, его лицо прикрывали очки. Но на деревянных стёклах неведомый скульптор позабыл вырезать глаза. И беззащитно-детские, и жестоко-стальные. Слепо смотрел Крушило. Но если и не видел, то чуял всё, что здесь происходит. На это намекала хитрая ухмылка. Мантия Крушилы притягивала взор широченными рукавами. Оттуда, сквозь прорези, высовывались руки-худышки. Правая сжимала гарпун, левая книгу. Деревянную книгу с причудливой резьбой. Ни единого слова не выгравировали на обложке. Лишь дудочку, перечёркнутую крестом. И каждый, прочитавший книгу, знал, что в этой жизни тот, кто ставит на одну палочку и девять дырочек, получит лишь вторую в довесок, а к ней могильный холмик и вечный покой в придачу.

На этой ступеньке готические буквы таблички складывались в надпись "Крушильон Котомор".

Правая ступенька была ещё ниже, чем занятая Крушилой. Она пустовала. Отсутствовала и табличка. Лишь две аккуратные дырочки, чтобы неведомые мастера могли немедленно привернуть её, когда пьедестал займёт достойная личность.