Сергей Волков - Стража последнего рубежа

— С делом, матушка, с делом! — зачастила Вошица, торопливо выталкивая вперед шипуляка. — Ты купец, у нас товар. Не возьмешь ли? Отдам недорого, сто отпоров всего. Он даром что дикий да немой, но в разуме и по хозяйству управляется складно. Бери — не пожалеешь!

Опустившись на корточки, отчего вся прихожая наполнилась пугающим скрипом кожи, ведьмачка внимательно оглядела Махоню, пару раз жестом попросив матуху повернуть шипуляка то одним, то другим боком.

— Дикий да немой? — наконец проговорила она и облизнула накрашенные губы. — Это хорошо. Но за дикого сто ключей — многовато будет, не находишь?

— Что ты, матушка моя! — всплеснула руками Вошица. — Это ж я тебе по дешевке отдаю, считай — даром почти. Вона Ставень давеча трех дикушек на торге брал, так по сто двадцать за нос выложил. А три — почти что гуртом. Кабы не горе горькое, ни за что б я Махоню нашего не отдала в чужие-то рученьки…

— Ладно, ладно! — чуть повысив голос, махнула полной рукой, украшенной золотым браслетом, ведьмачка. — Ждите здесь. Я скоро.

Поднявшись, она, покачивая обтянутыми блестящей кожей бедрами, удалилась в недра огромной квартиры. Незнати радостно переглянулись — дело выгорело!

Им не пришлось ждать долго. Ведьмачка вернулась с увесистым бархатным мешочком и старинным лорнетом в руках.

— Здесь девяносто ключей, — не терпящим возражений тоном сказал она, — десяток я удержала за спешность и позднее время.

— Что ж ты, матушка-а… — жалобно начала было матуха, но, столкнувшись с суровым взглядом хозяйки квартиры, осеклась и вывалила зазвеневшие ключи прямо на пол.

— Не веришь мне? Считать будешь? — изогнула бровь ведьмачка.

— Да уж буду, — проворчала Вошица, зло блеснув глазами, и забубнила, перекладывая ключи: — Один, второй, третий…

— Ну считай, считай. А я пока на ауру его погляжу. — Подняв лорнет, женщина уставилась через поблескивающие стекла на Махоню.

— Двадцать третий, двадцать четвертый… — бормотала матуха.

— Это же… Полуверок! — вдруг взвизгнула ведьмачка. Ее красивое лицо исказила гримаса страха. И в тот же миг острый золотой луч располосовал полумрак прихожей и звонко залился где-то колокольчик.

— Полуверок у золотухи на поиске! — Женщина повернулась к незнатям, зашипела разъяренной кошкой: — Подстава! Дознатчики скоро тут будут, но вас, иудино семя, я покарать успею!

— Матушка моя… — запричитала Вошица, отступая к двери. — Не губи, без понятия мы. Это все Алконостиха, кость ей в горло, старой чувыре! Она нам шипуляка подсунула, стерва косая!

— Игнис сопитус кларус эксадресцере! — громовым голосом выкрикнула ведьмачка, встряхивая руками. С пальцев ее потекли капли темного пламени, мгновенно разгораясь в яркие огненные шары.

— Кольчугу! — рявкнула матуха, вжавшись спиной в сундук.

Ватажники, обступив свою атаманшу, торопливо бормотали заклятия, грязными пальцами вывязывая невидимые петли защитных чар. По-прежнему надрывался колокольчик, а золотой луч блистал так ярко, что из глаз Вошицы потекли слезы. Махоня застыл между ведьмачкой и незнатями, словно каменный.

— Тактус фулминис! — грянуло в прихожей, и огненный вихрь ударил по ватажникам, но те уже успели поставить на его пути незримый заслон, и пламя расплескалось окрест, опалив мех на висевшей тут же, на вешалке, шубе.

— Уходим! — выкрикнул Два Вершка, первым хватая тяжелый сундук. Давло уже распахивал дверь, Горох кинулся помогать росстанику. Матуха, хищно вытянув шею, схватила Махоню за волосы, дернула.

— Не торопись, любезная! — ледяным голосом произнесла ведьмачка, каблуком высокого сапога наступив на полу армяка шипуляка.

— Сгинь, тварюга поганая! — истошно завопила Вошица и рванула Махоню к себе. Армяк затрещал, шипуляк вскрикнул от боли.

— Гелатус! — перекрывая звон колокольчика, рявкнула ведьмачка.

Лютый холод пал на незнатей. Матуха, мгновенно покрывшаяся корочкой льда, выпустила Махоню и бросилась к распахнутой двери, за которой из темноты подъезда сверкали глаза ватажников.

— Я найду тебя! — пообещала ведьмачка вслед Вошице и пинком захлопнула дверь. За ее спиной в коридоре появился лысый нагой мужчина со скованными наручниками руками, которыми он прикрывал промежность.

— Госпожа, что случилось? — тонким голосом спросил он, удивленно озираясь.

— Марш в комнату, негодный раб! — не оборачиваясь, бросила ведьмачка.

Мужчину как ветром сдуло. Подхватив шипуляка, хозяйка квартиры ловким движением свободной руки свернула луч, пробормотала несколько слов — колокольчик умолк, и в прихожей стало темно и тихо.

— А ты, друг любезный, посидишь пока под замком, — сказала ведьмачка Махоне и сунула его внутрь старинных часов, висевших над зеркалом. Едва она успела вынуть из замочной скважины ключ, как поверхность зеркала пошла волнами и сквозь жемчужную муть проступило женское лицо.

— Здравствуй, Ольга Ивановна, — негромко произнесла тетя Клава, шагая через зеркальную грань в квартиру ведьмачки. — Давненько мы с тобой не видались…

Это был самый безрадостный Новый год в жизни Сони Разумовской. Ее никуда не пригласили — морионцы в буквальном смысле отвернулись от девушки, старые школьные друзья разъехались кто куда. Пришлось впервые за последние шесть или семь лет встречать праздники дома, с родителями. Мать и отец, когда Соня сообщила об этом, обменялись удивленно-встревоженными взглядами, но ничего не сказали. Они видели, что с их ненаглядной дочуркой в последние недели что-то происходит, но благоразумно решили не вмешиваться.

Накануне и Борман, и Глеб Островной несколько раз пробовали допытаться у Сони, что же ей все-таки известно об Олеге. В конце концов она едва не сдалась и готова была уже рассказать им о тете Клаве и всех тех удивительных вещах, свидетелем которых она стала в дворницкой, но стоило ей открыть рот, как язык отказался повиноваться. Промычав что-то невразумительное, Соня в итоге убежала из клуба и больше там не появлялась.

Дважды ей звонил отец Олега, интересовался, нет ли новостей от сына. Соне показалось, что оба раза он был нетрезв. Она лепетала в трубку какие-то слова, бросала телефон и зарывалась головой в подушки, чтобы никого не видеть и не слышать. Декабрьские дни, прожитые Соней, казались ей бесцветными, серыми, словно бы их нарисовал свинцовым карандашом на грязной бумаге какой-то находящийся на грани суицида художник.

Новый год, елка, подарки, кухонная суета, «Голубой огонек», Динка Сопович, забежавшая «всего на одну минуточку, там меня машина ждет, мы на дачу к Робертику едем, представляешь?» — все промелькнуло мимо в метельной круговерти, талой водой утекло меж пальцев. Немного встряхнула Соню поздравительная открытка от тети Клавы, обнаруженная предновогодним вечером в почтовом ящике вышедшим прогулять спаниеля Играйку отцом.