Макс Фрай - Ворона на мосту

В какой-то момент, как и предсказывал Чиффа, я понял, что могу покинуть Хумгат. Более того, в этот миг вдруг обнаружилось бесчисленное множество выходов. Кто путешествовал через Хумгат, знает: в сущности, это место — что-то вроде станции пересадки, оттуда можно попасть куда угодно, хоть в обитаемую реальность, хоть в смутный чужой сон; впрочем, как минимум двое из присутствующих сами могли бы просветить меня в этом вопросе, вместо того чтобы терпеливо выслушивать невежественный лепет новичка.

Но все эти внезапно открывшиеся возможности были для меня, так сказать, умозрительными. Прежде я бы не раздумывая, очертя голову ринулся в неведомое, а теперь даже вопрос такой передо мной не стоял. Чувство долга, одно из великого множества полезных, но обременительных приобретений, призывало меня вернуться к человеку, которому я был обязан своим рождением, и расплатиться за услугу. Не буду вас обманывать, такое будущее представлялось мне тогда весьма безрадостным, но мое мнение больше не имело значения, во всяком случае, когда оно противоречило выполнению долга.

Моей искренней готовности увидеть Чиффу оказалось достаточно. Миг спустя после того, как решение было принято, вернее, осознано, я оказался в его прихожей, устланной желтым кеттарийским ковром. Подивился про себя: какое это, оказывается, удовольствие — чувствовать опору под ногами. Следующим немыслимым наслаждением оказалась возможность видеть, обонять и осязать. Желтый цвет ковра, шершавая стена, прохлада которой изумительно контрастировала с теплым воздухом помещения, запах свежей камры и каких-то неизвестных мне заморских специй — все это стало для меня пиршеством столь восхитительным, что я позволил себе несколько секунд промедления, прежде чем постучал в дверь гостиной.

— Шустрый какой! Давай-давай, заходи, — тут же откликнулся хозяин дома. — Ужасно интересно, что с тобой стало.

И я вошел.

— Очень мило с твоей стороны так быстро вернуться. Я только и успел, что выпить кувшин камры, даже погибать от любопытства еще не начал, отложил это удовольствие на потом… — Чиффа тараторил без остановки, но я его не столько слушал, сколько разглядывал.

Сложно сказать, что именно так поразило меня — то ли сам Кеттариец, то ли тот факт, что я приобрел способность видеть, вернее, всем телом ощущать внутренний ритм всякого живого существа, попавшего в поле моего зрения. В любом случае одно другого стоило. Новый, совершенно никак не соотносящийся с моим прежним опытом способ восприятия — и какой объект для изучения сразу попался мне на глаза!

Немного позже я понял, что от новой способности куда больше страданий, чем наслаждения, — слишком уж часто объекты созерцания оказываются, мягко говоря, недостаточно совершенны, чтобы близкое знакомство с ними стало удовольствием. Но в первый раз мне, конечно, повезло.

Теперь я видел, вернее, ощущал всем телом, что за болтливостью, возбуждением, радушной физиономией гостеприимного хозяина дома и доброжелательной снисходительностью потенциального опекуна нет ни одного из перечисленных качеств. Но и обычного лукавого притворства там тоже не было — за всем этим скрывалось нечто гораздо большее, чем я мог вообразить; точнее, не «большее», а просто совсем иное, количественные категории в данном случае совершенно неуместны.

Я был настолько ошеломлен и сбит с толку, что решил, будто в этом существе нет вообще ничего человеческого. Я имею в виду, ничего такого, что укладывалось бы в рамки моих персональных представлений о человеческом. Конечно, не следует забывать, что я был в ту пору очень молод и неопытен, соответственно, и представления мои, о чем бы ни шла речь, были весьма ограничены. Тем не менее это первое впечатление до сих пор имеет надо мной некоторую власть.

«Существо», с которым мне предстояло иметь дело, было бесконечно спокойным, ритм его дыхания умиротворял, как шум речного течения, но я загривком чувствовал исходящую от него опасность. Невозможно было находиться рядом с Кеттарийцем и не понимать, что его природа — природа хищника. Впрочем, этот хищник не был озабочен поисками добычи, в нем не было ни алчности, ни беспокойства, ни злости; строго говоря, он вообще ничем не был озабочен, зато испытывал ко всему — происходящему и не случившемуся, вероятному и несбыточному, настоящему, прошлому, будущему, вообще ко всему — холодный, но вполне деятельный интерес. Я, помню, подумал, что он вполне мог бы разобрать Мир на части только для того, чтобы понять, как тут все устроено, а потом аккуратно собрать — при условии, что у него не появится более интересного занятия.

— Я почему-то был уверен, что ты на дюжину дней там застрянешь, — тем временем говорил Чиффа, — а то и вовсе на пару лет, в таких вопросах никогда заранее не знаешь, а ты — оп! — и готово. А тебе-то самому как показалось? Долго ты там был?

— Всегда, — ответил я. Немного подумал и добавил: — К сожалению, ответить на ваш вопрос более точно я не могу, поскольку мне показалось, что такой категории, как время, в Хумгате вовсе не существует.

— Правильно показалось. А с какого перепугу ты ко мне на «вы» обращаешься? Поначалу говорил «ты», насколько я помню. И я вроде не возражал. Что случилось-то?

— Местоимение «ты» уместно, когда полагаешь, будто обращаешься к младшему или равному, — объяснил я. — Совокупность ваших личных качеств, поступков и слов не оставляет мне возможности и дальше заблуждаться на сей счет. Поэтому обращение «вы» кажется мне более уместным.

Он почему-то обрадовался, вернее, сделал вид, что обрадовался, мне-то было совершенно очевидно, что никаких эмоций это существо по-прежнему не испытывает.

— Как и следовало ожидать, из тебя получилось настоящее чудовище. Как же это прекрасно, сэр Шурф! Нет, правда, лучше не придумаешь.

Я не понимал, зачем он шутит, кривляется и вообще ведет себя как вполне обычный человек, возбужденный удачным завершением трудного дела. Некоторое время я молча это обдумывал и наконец решился сказать:

— При мне не обязательно притворяться. Я вижу, как все обстоит на самом деле.

— А я вижу, что ты видишь, — Чиффа снова зачем-то улыбался до ушей. — Все видишь, но почти ничего пока не понимаешь. Не беда, понимание дело наживное. Понимания вне опыта вообще не бывает, вне опыта возможна только пустая болтовня. А пока просто поверь мне на слово: я не притворяюсь. По крайней мере, не ломаю комедию, чтобы обмануть тебя и всех остальных. Просто мне очень нравится казаться тем, чем я уже давно перестал быть или вовсе никогда не был, я фиглярствую исключительно ради собственного удовольствия. И так хорошо выходит, что сам себе верю — почти всегда.

Я начал было анализировать услышанное, но быстро зашел в тупик и решил отложить размышления на потом, поскольку его тезис «понимания вне опыта не бывает» показался мне чрезвычайно разумным. К тому же был у меня как минимум один вопрос, с которым не следовало тянуть.