Далин Андреевич - Слуги Зла

– А далеко тащить? – осведомилась Шпилька деловито. Задира хихикнул.

Мне стало несколько не по себе.

– Может, лучше пару коров угнать? – очередной раз пришел ко мне на помощь Паук. – Они своим ходом пойдут, по крайней мере. Эльф, стадо за поворотом дороги заметил? Не больше мили, я бы сказал…

– Одно другому не мешает, – возразил Мертвец, окинув трупы хозяйственным взглядом. – Коровы вкуснее, кто спорит, но когда с говядиной и кониной плоховато, будешь любую дрянь жрать. И потом, коров там люди охраняют, будет драка, убивать придется, к чему? Эти и так мертвые, а другие, может, еще поживут… Я понимаю, эти, натурально, человеческим пойлом насквозь пропитаны, но, может, если подольше жарить…

– Детям все равно лучше не давать эту отраву, – сказал Паук, но больше спорить не стал.

И я не стал. Вот не стал же! Вероятно, любой высоконравственный человек скажет, что я духовно умер, очерствел до состояния нелюдя – очень возможно. Будучи эльфом, я был совершенно равнодушен к тому, что станется с живыми людьми; теперь мне стало глубоко безразлично, что станется с мертвыми. В конце концов, подумал я, с точки зрения аршей эти трупы – такие же охотничьи трофеи, как для людей – туши горных коз. Когда в глубине моей души пытались шевелиться какие-то соображения по поводу уважения к мертвым, память сразу подкидывала видение обгорелых костей в старом кострище. С кем считаться нравственностью?

Человеческая этика, эльфийская этика, орочья этика… Горстка бойцов, отчаянно пытающаяся выжить, ведущая постоянную войну против всех. Их родина, которую кто-то надолго отбирал и приспосабливал под себя, лишив их прежних святынь и прежних удобств равно. Их подруги и дети, существа вне нравственного закона, который не они придумали, и который не имеет к ним и их жизни никакого отношения. Такое обычное для военного времени мародерство, но то мародерство, что принято у людей, ибо трупы врагов интересуют не побрякушками и тряпками, а мясом, и руководит мародерами не алчность, а голод, простой честный голод хищников. И ведь именно поэтому этика орков кажется людям более ужасной, чем любая человеческая алчность и любое человеческое преступление.

Арши – хищники, думал я, сопровождая своих товарищей налегке: меня избавили от необходимости тащить труп из соображений гуманности и безопасности вместе. "Пусть у Эльфа руки будут свободны", – сказал Паук, добрая душа, и явно имел в виду больше, чем произнес вслух. Арши – хищники. Они могли бы счесть людей своей законной добычей и охотиться на них, как волки на коз. Вероятно, большая часть людей – весьма легкая добыча. Аршей сдерживает исключительно здравый смысл и способность к сопереживанию, невероятно редкая у моих сородичей. А оркам всего-навсего "нравятся некоторые люди", пасть Барлогова!

Разница между людьми и аршами, думал я, состоит в честности и здравом смысле, вернее, в их степени в человеческих и орочьих душах. Люди так изящно подменяют здравый смысл идеалами, что становятся подонками, сами того не замечая. Уверенные в своем праве. А оркам не позволит слишком ясный для людей разум.

За эти полгода я видел среди подгорной братии отчаявшихся, жестоких, ненавидящих, видел готовых умереть, пытаясь отомстить, и готовых зверски убивать из мести, но мне ни разу не удалось увидеть арша-подлеца. Вероятно, их души слишком просты для подлости…

За размышлениями я почти не заметил дороги, лишь вполуха слушая, как ребята наперебой рассказывают Мертвецу мою историю. Паук бы сказал, что у меня есть отвратительная привычка задумываться в неподходящее время. Я пропустил момент появления обитателей Морайи, но в данном случае рассеянность, кажется, выглядела более-менее простительно.

Патруль Морайи, встретивший нас в распадке, производил впечатление; мои ребята тут же исполнились уважения и сочувствия при виде этих бестий войны, свирепых и изуродованных, от которых голод оставил только узлы мускулов на костях. Разглядывая их располосованные страшными шрамами физиономии, я вдруг понял, почему они так выглядят.

Оружие из истинного серебра. Раны, нанесенные орку мифрилловым мечом, заживают очень тяжело. Бойцы здешнего патруля рубились с рыцарями Пущи и носили отметки их клинков… любопытно, чем отмечены сражавшиеся тут эльфы и выжил ли кто-нибудь из них…

Мертвеца встретили радостно, моих ребят – удивленно и настороженно. Впрочем, дружеская болтовня Задиры и хихиканье Шпильки, облегченно сбросившей труп гвардейца на траву, как сбрасывают с плеч тушу оленя, которую пришлось долго тащить, их, похоже, обезоружили. Одноглазый, прикрывавший выбитый глаз длинной челкой, офицер патруля, устроил разнос Мертвецу за несанкционированную разведку и полученные травмы и принялся расспрашивать Паука обо мне. Я рассказал бы и сам, но здешние разводили костер, намереваясь съесть трупы прямо сейчас. Видеть это было выше моих сил.

Паук, привыкший присматривать за мной, ухмыльнулся и сказал Одноглазому (которого, разумеется, просто не могли звать иначе):

– Слушай, брат, мы добыли вам пожрать и сюда принесли, но сами совсем не голодные. Ты позволь Мертвецу показать нам Провалы, он обещал. Он тоже не голодный, мы вместе жрали.

Одноглазый пихнул его в плечо и кивнул:

– Если хочет, пусть идет. Только следите за вашим эльфом. Наши мальчики эльфов очень не любят.

– Ну да, ну да, – фыркнула Шпилька. – А мы не догадались.

– Наш Эльф – лешак только по имени, – сказал Паук. – Пусть Мертвец всем говорит об этом. Наш друг – человек, он за нас воевал.

Бойцы не стали возражать. Мертвец даже толкнул меня локтем:

– Ладно, Эльф, пойдем смотреть Провалы, там эльфийского прямо в избытке.

Врат Морайи больше не существовало.

Я слышал рассказы о них. О тонких линиях из истинного серебра, появляющихся от честного прикосновения на полированном граните скальной стены, и о возникающих из этих линий силуэтах Златого Древа, Звезды и Короны. О подходе к Вратам, заросшем мэллорнами. Но теперь все это стало всего лишь словами.

Арши взорвали скалу выше Врат – и этот эльфийский шедевр искусства и магии засыпала громадная груда камней, на которой уже прорастала трава и пробивался мох. Мэллорны, как видно, срубили и сожгли; никаких следов присутствия Пущи не было видно, вокруг лишь зеленел молодой багульник и цвели неизбежные крокусы, куда больше любимые орками, чем эльфами – дикие, горные, упрямые цветы, которым все равно, лежит ли снег, растаял ли, дует ли ледяной ветер с вершин. Я никогда не видел крокуса в волосах эльфийской девы. Вероятно, эти цветы прочно ассоциировались у жителей Пущи с войной в горах.

– Тут был главный вход гадов, – сказал Мертвец, ужасно ухмыляясь всем своим раскромсанным лицом. – Мы его совсем ликвиднули. Нечего их искушать.