Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – гауграф

– Это уже слышал.

– Тешьте свою похоть…

– Еще и похоть, – сказал я сердито. – Знаете, леди, сейчас позову стражу, выясню, как вы сумели проскользнуть мимо них, а потом велю выставить вас в коридор.

Она с недоверием посмотрела сквозь растопыренные пальцы.

– Вы что же… не будете…

– Не буду, – ответил я твердо.

– Но… что случилось?

– У меня все в порядке, – заверил я. – А вот что с вами?

Она прошептала:

– Вы должны были наброситься на меня… срывать с меня одежды…

– Ага, щас, – сказал я саркастически, – там в залах хватает тех, кто сам готов срывать с меня одежды. Это, знаете ли, как-то льстит! А самому срывать… это что же, выходит, мне все отказывают? И я уже озверел от таких отказов? Не смешите меня, леди.

Она растопырила пальцы, я увидел блестящие заплаканные глаза.

– Но вы же потребовали…

Она осеклась, я сказал поощрительно:

– Так-так, продолжайте. Вам сказали, что это мое такое желание, да? Кто сказал? Имена, пароли, явки!.. Ладно-ладно, это я так по-маркграфьи стараюсь с вами пошутить. Может быть, не совсем понятно, но я едва-едва успел научиться по-майордомьи… да и то не опробовал, по-гроссграфьи вроде бы пару раз получалось, но по-маркграфьи…

Она так напряженно вслушивалась в эту чушь, что даже рыдать перестала, хотя пышная грудь все еще бурно и так волнующе вздымается, что хочется накрыть ее ладонями. Для защиты, конечно.

– Итак, – повторил я уже по-деловому, – рассказывайте!

– Что… рассказывать?

– Все, – сказал я. – С чего вы вдруг вломились в мои покои, если не с желанием наброситься на меня и обесчестить?

Она охнула.

– Я? Наброситься?.. Обесчестить?.. Да я еще целоваться не умею!

Я промолчал, что в моем королевстве и без поцелуев обходятся, кому нужны эти долгие прелюдии, сказал настойчиво:

– Давайте сначала. Почему вы здесь?

Она сказала с оскорбленным достоинством:

– Потому что вы меня восхотели!

– Ага, – сказал я, – восхотел. Именно вас, которую никогда не видел. А не тех дам, что в соседнем зале. И в прочих. И в саду. Почему я вас восхотел?

– Потому что я – сама леди Инель из Лотербурга.

– А-а-а-а, – сказал я, – так вы та самая Инель…

– Да, – ответила она гордо и в то же время жалобно, – я та самая.

– А какая, – поинтересовался я, – та самая? А то что-то не припомню. Вообще впервые слышу.

Она пропищала застенчиво:

– Говорят… слухи идут… но я не очень прислушиваюсь… Что я самая красивая на всем свете…

– Ну, – сказал я успокаивающе, – это вам наврали. Я видал и покрасивее. Тем более, никто весь свет не видел, сравнивать не с чем. Значит, возвращаясь к нашим курам, вам сказали, что я потребовал вас в свою постель?

Она прошептала едва слышно:

– Да…

– И вас сюда привезли?

– Да…

– И вы не противились?

– Как я могла противиться? Женщина должна быть смирной.

– Золотые слова, – сказал я с чувством. – Надо их внести в закон. И высечь на камне. Женщина должна быть смирной! Всегда. А то повадились нижней ногой в верхнюю челюсть… Но как вы прошли мимо всей этой стражи?

Она снова всхлипнула.

– Не знаю! Меня просто вели. Набросили на голову плащ и вели, а потом открыли дверь и пихнули в спину!

Я помолчал, что-то неладно в Сен-Марийском королевстве, надеюсь, в Арндском будет лучше.

– Ладно, – сказал я, – хватит лежать, а то еще понравится в моей постели.

Она вскочила, как ошпаренная, я впервые как следует рассмотрел ее лицо и фигуру. В самом деле дивное сочетание невинной красоты, женственности и детской безыскусности. Личико кукольное, безукоризненное, с огромными голубыми глазами, как у дешевой куклы, маленький ротик, почему-то называют такие коралловыми, хотя губы с виду мягкие и пухлые, налитые созревшим земляничным соком…

– Леди, – сказал я, не поднимаясь, а то эти дуры любое движение истолковывают по-своему, по-женски, а у них своя логика, – леди, а теперь медленно и без воплей… уе… уметы… утопывайте за дверь. А там уж вас наверняка подхватят ваши таинственные покровители. Такие красотки сами шагу сделать не умеют…

Она смотрела на меня вытаращенными глазами и, не отрывая взгляда, пошла тихохонько, как поплыла над росписью ковров в сторону выхода.

Я сделал на прощанье жест. Который можно истолковать по-всякому. Леди Инель с трудом отворила дверь, вцепившись в дверную ручку двумя руками, и это явно за нее делали другие, исчезла.

Был соблазн выйти и посмотреть, кто ее встретит, но наверняка спугну, а это значит, с красоткой для растаптывания и утоления моей похоти придется возиться самому.

Перед глазами мелькнула Джильдина. После обилия этих покорных, как куклы, сильно накрашенных дур впервые потянуло к типу женщин, которых ненавижу, которые сами по себе уже вызов нашей мужской сути.

Но такой тип, как Джильдина, мог выковаться только в адской борьбе за существование, в том смертоносном мире, где ничто не спасет и не защитит, женщина должна сама и работать, и воевать, и спасать мир несколько раз в день…

А это значит, что и мой мир со временем стал похож на ту страшную тюрьму, окруженную силовым барьером. Женщины не по доброй воде научились джильдинить: прыгать, стрелять из обеих рук, драться и служить в полиции.

В коридоре двое в железе с головы до ног мерно топают вдоль стен с портретами великих предков. Куно заботливо велел постелить ковры, теперь не слышу, как грюкают задними конечностями. При Кейдане, значит, на верхних этажах стражи не было…

Я сошел вниз, отвечая на приветствия, но свернул в ту часть здания, где располагаются слуги и челядь. Ко мне сунулись с испуганными вопросами, я отмахнулся.

– Брысь. Просто знакомлюсь с дворцом.

– Может… Проводить?

– Сам, – ответил я твердо.

Комнаты конюхов узнавал по запаху, как и псарей, вот здесь занимаются мелкой починкой одежды, понятно, дальше вообще подвал, за дверью хлюпает, я машинально толкнул дверь. Жарко, душно, в клубах пара мелькают влажные голые плечи работающей женщины. Мокрые волосы прилипли к спине жидкими прядями, а платье из тонкой ткани намокло и обрисовывает каждую мышцу ее простонародно крепкого тела.

Я медленно спустился по ступенькам, женщина тяжело вздохнула и с неожиданным раздражением содрала с себя прилипшее платье. Под сапогами у меня чавкнуло, она вздрогнула, в испуге оглянулась да так и застыла в три четверти оборота при виде всесильного майордома. В руках мокрый ком одежды, струйки мутной воды бегут по рукам и голому животу, с на диво пышной груди, слегка провисшей под тяжестью, такой же снежно-белой с круглыми, нет, чуть вытянутыми кирпично-красными кружками на вершине холмов.

Я рассматривал ее тупо, не понимая, чего я это здесь, точнее, отказываясь понимать. Соски похожи на мелко-мелко растертую кирпичную крошку, а в центре вздымаются небольшие, как спелые ягоды землянички, кончики. Они начали подниматься и набухать под моим взглядом.