Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – гауграф

Проводник на ослике коротко поклонился, проезжая мимо, верблюды важно прошествовали, в тюках, судя по всему, шерсть и сотканные из нее одеяла, только последний дромадер несет в корзинах съестные припасы.

Мы промчались не больше полумили, как на перекрестке дорог увидели небольшой и довольно захудалый постоялый двор.

– Прекрасно, – сказал сэр Ульрих бодро. – Сэр Ричард?

– Да понял я, – ответил я, – понял…

Он спросил обиженно:

– На что вы намекаете?

– Что вы хотите узнать, – сказал я, – куда ехать, в хорошей обстановке. В смысле, за накрытым столом, с кубком вина в руке…

Он вскинул брови, лицо стало, как у оскорбленного в лучших чувствах ребенка.

– Сэр Ричард, разве не естественнее все вызнавать на постоялых дворах?

– Да, конечно, – согласился я нехотя, – только знаете ли…

– Что, сэр Ричард?

Я сказал со вздохом:

– Не деритесь.

Он спросил удивленно:

– Не драться?.. Ну, конечно же! С чего я стану драться?

– Да не знаю, – ответил я в неопределенности. – Как-то уж привычно, что если трактир, то обязательно драка. Есть даже устойчивое словосочетание «трактирная драка».

Он пожал плечами.

– Никогда не дрался в трактирах!

– А на постоялых дворах?

– Тоже никогда, – заверил он.

– Хорошо, – сказал я с облегчением. – Тогда зайдем. Но только спросим насчет дороги к Стальному Клыку! И – ничего больше.

Он заверил:

– А нам ничего больше и не надо!

Я слез с коня и почувствовал, что уже ошалел от нещадного блеска неба и оранжевой земли, поскорее бы окунуться в прохладную полутьму трактира. Сэр Ульрих соскочил бодро, но придержал разлетающиеся края плаща, даже надвинул капюшон на глаза пониже, подражая мне.

Когда я толкнул дверь, ощутил, что в самом деле пьян сверканием, глаза устали, а здесь просто рай, хотя и пахнет подгорелым маслом и несвежим сыром. В трактире всего четыре стола, но только за одним пусто, а так, такие же, как и мы странники, мелкие торговцы, ремесленники, пастухи…

Хозяин заспешил к нам, узнавая сеньоров, но не подавая виду, раз мы сами не изволим показывать свое знатное происхождение. Причины могут быть разные, нужно выказать уважение чужим желаниям. К тому же совать нос в чужие дела бывает не только неприлично, но и опасно.

– Вина, – велел сэр Ульрих таким тоном, словно под грубым плащом странника у него королевская мантия, а под капюшоном – корона. – И что-нибудь перекусить. Легкого, морда, понял?

– Есть каплуны, зажаренные в своем соку, – предложил хозяин, – есть молодые гуси, только что с вертела…

– Тащи на стол, – разрешил сэр Ульрих.

Я старался не обращать внимания на косые и настороженные взгляды, но вскоре о нас забыли, так как мы вели себя тихо, а я только начал присматриваться, кто же здесь выглядит посмышленее и понятливее, чтобы подступиться к нему с расспросами.

Дверь резко распахнулась. На пороге появился высокий мужчина в доспехе из плотной кожи. Солнце освещало ему спину, я не видел лица, только черный силуэт, но и по нему определил, что вошедший громаден и силен. Во мне сразу же зашевелилось враждебное: всякий, кто сильнее меня, несет угрозу. И даже тот, кто не сильнее, но держится вот так: растопыривает локти, смотрит угрюмо и надменно…

Он шагнул в сторону, в зал вбежали пятеро, один сразу бросился к хозяину, на ходу выдергивая из ножен длинный острый нож, двое встали с обнаженными мечами у крайних столов, а двое раскрыли мешки, и только тогда первый с порога проревел страшным голосом:

– Всем сидеть!.. Кто поднимется – будет убит!.. Мы заберем только деньги и ценные вещи.

Хозяин охнул. Разбойник положил на стол мешок, в глазах насмешка, сделал приглашающий жест. Хозяин печально вздохнул, я видел, как он опустил руку в ящик. Другие два разбойника подошли к первому столу с двух сторон. В одной руке нож, в другой мешок.

Быстро и умело оба приставили ножи к шеям сидящих с краю. Те, стараясь не двигаться слишком быстро, выложили на стол монеты.

Вожак крикнул с порога:

– И кольца!

– И кольца, – повторили разбойники в один голос.

Сэр Ульрих прошептал возмущенно:

– Сэр Ричард, мы что, вот так и будем сидеть?

– Не наше это дело, – ответил я. – Суверенное государство, надо уважать его права. Не хочу обвинений в гуманитарном вмешательстве.

– Но… грабят же!

– Перераспределение материальных ценностей в обществе, – уточнил я. – Может быть, это местные робингуды. У богатых берут, бедным даром дают. А мы с вами – толстобрюхие богачи.

– У меня не толстое брюхо, – сказал Ульрих обидчиво.

Я отмахнулся.

– Это не ко мне, а к бардам. Художественное преувеличение. Оправданное, как говорят.

Сидящие за столами зыркали злобно, однако с прижатым к шее ножом трудно даже языком шевелить, покорно снимали кольца. Вожак прокричал:

– Браслеты, браслеты не забудьте!..

Один из разбойников прогудел глухим голосом:

– Все слышали?

– Кто забудет, – сказал второй, – у того заберем вместе с ухами… га-га-га…

– Вместе с головой, – уточнил первый.

– Га-га-га!

– Гы-гы-гы!..

– Я свои деньги не отдам, – сказал сэр Ульрих твердо.

– Не жадничайте, – укорил я. – Жадность – смертный грех. Истинно великий не может быть жадным. Деньги никого не сделали богатым – наоборот, каждого делают еще жаднее. Жадный беден всегда!

Он не слушал мои умничанья, вот так и мечи бисер, исподлобья смотрел на постепенно приближающихся разбойников. Они работали медленно, деловито, ничего не пропуская.

К нашему столу подошли одновременно оба. Один с той стороны со зловещей усмешечкой показал острие ножа крайнему на лавке, а второй приблизился ко мне.

– Деньги, – велел он.

Я вздохнул и положил на стол золотой и серебряный. Разбойник сказал довольно:

– О, хорошо… Золото!

Второй зыркнул с некоторой завистью. Скотовод, которого он тряс, выложил всего две медные монеты.

– Потряси его еще, – посоветовал он. – Кто выкладывает пару монет на стол, в кошеле оставляет еще двадцать.

Мой разбойник сказал послушно:

– Эй, выкладывай и кошелек. И покажи руку… Да, колец нет… А браслеты?

– Ничего нет, – ответил я с горечью, – а какие были…

Он проворчал:

– Меньше пить надо. Что у тебя есть еще?

– Только честь, – ответил я. – Да и то… потрепанная. Вроде бы и берег… только жизнь такая непонятная. Чувствую, что подпортил ее, а в чем – не понимаю. А ты? У тебя как?

Он на миг вроде бы даже задумался, но опомнился, вздрогнул и проревел:

– Тогда сапоги снимай!

– Зачем?

– Хорошие сапоги, – прорычал он с неожиданной ненавистью. – Честь потрепанная, зато сапоги – нет.

Я сказал медленно:

– А ты не заметил, какие на моих сапогах шпоры?

Он выгнул шею, стараясь рассмотреть задники моих сапог. Я перехватил его руку, злость нахлынула внезапно и так ослепляюще жарко, что с наслаждением услышал хруст кости, вскрик, кулаком другой руки разбил ему лицо и тут же выдернул из ножен меч.