Феликс Разумовский - Аленький цветочек

– Дитё сбереги. Будет мальчик – Глебушкой назови…

Обмыла его Ксения, одела во всё чистое и, взвалив на дроги, по первому снежку увезла на погост… да и схоронила тайно в сторонке у ограды. Жгучие слезы душили её, казалось, жизнь кончена – скорей бы тоже в мать сыру землю, рядом с Георгием… Однако жизнь продолжалась. Первыми днями лета Ксения родила мальчонку. Уж такого здоровенького, такого пригоженького. Назвала по завету и в сельсовете записала его с отчеством. Глебом, то есть, Георгиевичем. На редкость крупный был пацан. Голосистый. Да ещё и с Божьей отметинкой: на ножках у него росло по шесть пальцев. Как сказал местный батюшка, отец Апраксий, знак этот был благостный, ангельский, к добру.

После ухода Данилова экспедиционную деятельность удалось возобновить, только когда народу был продемонстрирован злой и невыспавшийся Гринберг. Тогда наконец позавтракали и приступили к своим прямым обязанностям. Виринея, Веня и Альберт под руководством Звягинцева начали раскупоривать и проверять хрупкую научную аппаратуру. Скудин и Глеб с Борисом принялись обустраивать лагерь. Кнопик хотя и налопался перловки от пуза (она, кроме него, мало у кого вызвала гастрономический энтузиазм), но от кухни далеко не отходил – из бака восхитительно несло говяжьей сахарной костью, томившейся в кипятке. Эдик завтрак проигнорировал и вообще не показывался на свет Божий. Так продолжалось до полудня, когда объявили получасовой перекур.

– Пойду-ка я взгляну, как там наш парень… – Скудин отложил кувалду, вытер рукавом лоб… и в тот же миг стало ясно, что с парнем всё в порядке. Эдик сам подал голос. При посредстве караоке. На всю мощность японской электроники.

Звонкое эхо подхватило песню, понесло на своих крылах, и со стороны озера донеслось:

Караоке нынче в большой моде. Всякий может включить музыкальный центр, покрепче зажмуриться и вообразить себя хоть Филиппом Киркоровым, хоть Кристиной Орбакайте, хоть самой Аллой Борисовной. «Пустые», без голоса, записи песен существуют на любой вкус. В том числе и для тех, у кого этот самый вкус отсутствует напрочь. Зайдите в любое воскресенье в любой парк нашего обширного Питера – сами услышите…

Как скоро выяснилось, баллада об алкоголиках, спьяну завербовавшихся в Фергану, была в Эдичкиной музыкальной библиотеке едва ли не самым пристойным произведением. После нескольких песен, состоявших в основном из неостроумно зарифмованных матерных слов, невинное «начальник, отпусти!» начало казаться возвышенным и духоподъёмным, как Бах.

– Господи, да прекратятся ли когда-нибудь эти гнусности! – Звягинцев оторвался от тарировки сейсмографа, раздражённо хлопнул рукой по колену.

доносилось из вагончика.

– Остроумному произведению можно простить некоторую фривольность, – покачала головой Виринея. И оглянулась на парней. – Но это, ей же Богу, не остроумно!

Она была далеко не ханжой. И не делала вида, будто «таких слов не знает». Наоборот: узрев на книжном лотке словарь русского мата, она немедленно купила его, принесла домой и, к ужасу родителей, внимательно прочитала. Раз есть такое явление в языке, полагала она, – значит, лингвистам следует его изучить. А уж применять или нет, и если применять, то в каких случаях – это другой вопрос. Всем известно, сколь волшебно-целительное воздействие иной раз оказывает крепкое слово и на человеческую психику, и на неодушевлённую вроде бы технику, никак не желающую работать. Но делать магические заклинания единственным выразительным средством обыденной речи?..

разносилось над озером.

– Так, – сказал Скудин. И пошёл к Эдикову вагончику. Дверь была закрыта изнутри на защёлку, но Иван слегка нажал плечом, и запоры, вылетев из гнёзд, со стуком упали на пол. Все стены вагончика были завешаны похабными плакатами. Такого рода картинки когда-то попались Кудеяру в финском журнальчике, рекламировавшем питерских проституток. Ноль одежды, позы, предназначенные ознакомить потенциального клиента со всем спектром возможных услуг… Ивана, помнится, поразили одинаково приоткрытые рты (девки, видимо, полагали это весьма эротичным) и одинаково дебильное выражение пустых глаз. В том журнальчике при каждом фото красовались номера контактных телефонов и адреса интернетовских сайтов. Ну так то было узкоспециализированное издание, ознакомился и закрыл. Но развешивать по стенам и, значит, постоянно лицезреть фотографии, при виде которых даже старое гинекологическое кресло расплавилось бы от стыда?..

По мнению Кудеяра, тут речь шла уже не о юношеском взрыве гормонов, а об определённой умственно-эмоциональной ущербности.

И он сразу понял, что не ошибся.

Внутри вагончика стлался волнами густейший дым. Но не табачный. Этот дым был сладковат, отдавал словно бы распаренными банными вениками, и проблема, мешавшая спать генералу Владимиру Зеноновичу, сразу стала очевидна. Где вы, милые ностальгические страдания, – ах, что же делать, мальчишка тайком начал курить!.. Нам бы ваши заботы. Сынок генерала курил явно не «Ротманс».

– Всё поёшь? – Стараясь глубоко не дышать, Скудин разогнал ладонью ощутимо плотную дымовую завесу, дотянулся к музыкальному центру и вырубил звук. – А не слабо тебе встать-то перед подполковником?

Эдик предавался пению лёжа, разметавшись на койке. Со вчерашнего он явно не раздевался – видно, было не до того, боялся, наверное, как бы певческая муза не свинтила.

– А не пошёл бы ты, мужик… – Он презрительно и далеко сплюнул, хотел было вновь включить громкость, но поленился шевельнуть рукой и выпустил из пальцев микрофон. – Папахену скажу, – пообещал он капризно, – папахен тебя до подпрапорщика уроет. Песню испортил, гад. Кто ты есть в масштабе госбезопасности? Так, вошь, инфузория, амёба, дрозофила… – Эдик, впрочем, выговорил «дроздофилла». – Бык парнокопытный. Папахен пёрнет, тебя сдует. Но и он полное говно в контексте мировой революции…

Вместо мировой революции он с таким же успехом мог упомянуть и проблему СПИДа, и жизнь на Марсе, и итальянскую оперу. Удолбавшись, генералов сын «подсел на умняк» [90]и сам готов был задохнуться от собственной гениальности, вот только Скудин философской беседы не оценил.

– Так. – Он крепко взял Эдика за ворот, выволок, как куклу, из бытовки и, удерживая на весу, нехорошо ухмыляясь, передал Глебу. – Головкой только не урони, слабое место.