Феликс Разумовский - Аленький цветочек

– Не уроню, – пообещал Буров.

Кудеяр вернулся в вагончик, вынес чемоданы генеральского отпрыска и с иезуитским пристрастием стал рассматривать содержимое.

– Это что? А вот это?

– Сука!.. – заверещал Эдик.

Вздёрнутый в воздух на полметра от земли (грустно улыбавшийся Мутант держал его без видимого усилия), знатный вьюноша поначалу был грозен, сыпал ужасными словами, однако вскоре сделался задумчив, затем пустил слезу и наконец разговорился.

– Что, что… – всхлипывал он ещё через пару минут. – Это «кузьмич», это «молоко бешеной коровы»… это «мацанка», это «Люся», это «дабл», это «мел». Пусти, дяденька, блевать тянет…

К экспедиции он подготовился со всей основательностью. Помимо обыкновенной конопли в его активе были запасы поджаренной на масле и вываренной в молоке, а также пластилинообразная, наиболее удолбительно действующая пыльца. Плюс наркотики группы ЛСД, мафиозно-аристократический кокаин и жизнерадостно-юношеское экстази. А вот всякие там «бинты», [91]«чёрное», [92]«белого китайца» [93]генеральский сын не уважал. Наверное, с младенчества боялся уколов.

Ну что ж, и то слава Богу.

– Так, – в третий раз сказал Скудин. Свалил зелье в мешок, забрал Эдика у Глеба, плавно опустил на землю. – Давай двигай вперёд. Сам. Пока ещё можешь.

Он говорил тихо, голос казался маловыразительным, но Эдик послушался сразу и уныло поплёлся рядом, словно шкодливый щенок, которого обучают команде «рядом», оторвав от восхитительного лазанья по помойке.

Пришли на кухню. Там густо благоухало борщом, котлетами и компотом из сухофруктов. И на одной ноте гудела походная печка, топившаяся дровами.

– Иди сюда. – Скудин подвёл Эдика к печке. Вручил ему мешок с конфискованным дурманом и открыл чугунную дверцу. – Бросай.

Огненные отсветы играли на его лице, придавая сходство с индейским вождём, безжалостным, кровожадным, готовящимся снять скальп с врага.

– Мужик, ты чё, мужик… – Эдик задрожал, судорожно забился у Ивана в руках. – Хочешь, я папахена напрягу, он тебя полканом сделает? Ладно, сука буду, генерал-майором… В управе заляжешь, а? – Он громко всхлипывал, пытался заглянуть Скудину в глаза, но встречал тяжёлый, безразличный взгляд робота. Блики огня багрово играли в зрачках, превращая их в фотоэлементы бессмертного Терминатора. – Мужик, мужик, ты чё, а я как же теперь? Кумар [94]будет, загнусь… Где я тут в лесу дозу возьму?..

– Лучше сделай это сам, не зли меня. – Скудин недобро прищурился и вдруг усмехнулся поистине страшно. – Ты о коммунисте Лазо слыхал?

Он подобрал полено, измерил им отверстие топки и, приложив к груди Эдика, сделался хмур.

– Чёрт, не влезет… ладно, начнём с ног, а что не догорит – по частям…

Оказывается, про коммуниста Лазо слышали все. Даже некоторые ровесники Перестройки, счастливо избежавшие пропагандистской накачки советских времён. Слава мученика Гражданской войны не померкла в веках – Эдик дико вскрикнул и бросил мешок с зельем в разверстое жерло печи. Всё лучше, чем отправиться туда самому!

Второй раз за один день Скудину выпало явить чудеса сценической убедительности. Но если Звягинцев и прочие, напуганные поутру, были людьми воспитанными и оставили своё мнение при себе, то Эдик с юношеской непосредственностью высказал его вслух.

– Сука, садист, сатрап!!!

И, будучи выпущен Кудеяром, кинулся прочь. Скорбный голос его разнесло озёрное эхо:

– Всё!!! Писец вам всем, уроды! Поедете, мудаки, в Чечню, а девку вашу в Турцию, в б…довник!!! И шавку – на живодёрню!!! Я сказал!

Эх, молодость, молодость. Всё сгоряча, всё с наскока. Чем ему не угодил Кнопик, один Бог знает.

– Не снимешь похабель со стенок, кастрирую, – негромко, но так, чтобы слышал, напутствовал Скудин.

После этого в лагере наступила благословенная гармония трудовых звуков. Снова застучала кувалда, заработал дизель электростанции, послышался недовольный голос Виринеи:

– Этот коэффициент, Венечка, можешь засунуть себе куда поглубже…

Ближе к обеду началось шевеление на американской стороне. Появился Шихман, мрачный, всклокоченный, больше обычного смахивающий на бульдога. Подошёл к Звягинцеву, хмуро закурил.

– Не возражаешь, Лева, если мы вашим туалетом попользуемся? В знак, так сказать, российско-американской дружбы…

Живя от родины вдали, он совершенно разучился пить.

– Как учил великий Конфуций – если ты отобедал у друга, непременно оставь кучу у него в огороде… – Звягинцев улыбнулся и гостеприимно повел рукой в сторону аккуратного, нежно-лазурного домика. «Сюда не зарастёт народная тропа», – гласила надпись над входом. – И вот ещё что, my dear friend. [95]– Он с чувством посмотрел на Шихмана, тронул его за руку. – Я так понимаю, вы остались без харчей… В общем, милости прошу. Борща и перловки у нас на всех хватит.

– О, у России щедрая душа и большое сердце… – На разговор о еде подошёл Джозеф Браун. Преподобный был зелен, насколько только может позеленеть иссиня-шоколадный негр. – Это у нас временные затруднения. Сегодня же я пошлю брата Бенджамина на охоту. Он прошел специальный курс выживания и стреляет как Баффало Билл. Скоро мы будем иметь вашу честь всех пригласить на жареного оленя…

Брат Бенджамин, как раз выдвигавшийся на стратегическую позицию в сортире, услышал свое имя и с важностью кивнул:

– О, йа, йа.

Правда, в настоящий момент он был смертельно бледен, слегка пошатывался и в целом совсем не напоминал ворошиловского стрелка. Затруднения, испытываемые американской стороной, явно были хотя и временными, но тяжкими. Последней из палатки показалась мисс Айрин. В легкомысленном кружевном халатике, с загадочной улыбкой на устах и с большим рулоном пипифакса в руке. В сортир она не прошла, а прямо-таки прошествовала, едва касаясь мха босыми ногами, томный взгляд сияющих глаз блуждал по сторонам, светясь великолепным бесстыдством и неземным счастьем. «Ну, Гринберг… – Скудин молча проводил американку глазами. – Ну, Пархатый… Ну, Поц…»

После обеда время полетело быстро – отдыхать не работать. Самым озабоченным выглядел капитан Грин: он всё перерыл, силясь отыскать свой генеральский френч. С утра он пребывал в таком состоянии, что просто не помнил, как его уволок Скудин, а тот из врождённой вредности характера ничего не стал ему говорить. Отчаявшись. Женя натянул штопаный тельник и засел что-то вычислять на калькуляторе. Мисс Айрин загорала «топлес» на бережку, тем самым живо напомнив Кудеяру «фройляйн Ангелику» с балкона этажом ниже. Хитрый Глеб побился об заклад с братом Хулио и без труда выиграл сто баксов – метнул гвоздь-двухсотку и с десяти шагов продырявил поставленный на ребро коробок.

– Oh, those Russians!.. [96]– пожаловался миру брат Хулио. Коробок, развёрнутый «в фас», и он бы (с Божьей помощью, конечно!) поразил два раза из трёх, но узкой стороной – это было уже из области загадочной русской души.