Михаил Орлов - Хозяин

Путь к центру арены был бесконечен, но дошли неожиданно скоро. Центурионы и Лука молча смотрели на обезумевшие трибуны и приближающихся с другого конца двоих. Вскоре глаз смог различить, а потом узнать в медленно идущих лесных луперка и леопарда.

Женщину-леопарда.

По мере приближения звериный облик пантеры стал исчезать. Ярость и желание биться до конца сменялись растерянностью – и все отражалось на внешнем облике Лаймы, становившейся против воли человеком. Когда они подошли, лишь Лок был среди них зверем, но клокочущая в нем ярость была направлена не на него, Луку. Озираясь, он повернулся спиной, оглядывая трибуны. С желтых клыков свисала струйка вязкой слюны.

– Что они от нас хотят? – тревожно спросила Лайма.

Сейчас, когда ничего звериного в ней не было, она снова казалась испуганной девчонкой, и у Луки заныло сердце. Ему показалось, что щит, повисший у нее на плече, и небольшой меч, который она судорожно сжимала в ладони, особенно подчеркивали ее беспомощность. «Агнцы на заклание», – подумал он, в свою очередь оглядывая трибуны и спины торопливо удалявшихся центурионов.

– Они хотят, чтобы мы друг друга перебили. Вернее, чтобы ты нас убил, раз ты, по их мнению, Хозяин, – злобно пояснил Лок. – Голозадые нас считают зверями, они думают, что мы первым делом друг друга сгрызем.

– Может, они и правы, – заметила Лайма. – Ты же видел, что здесь только что творилось.

– Здесь бились добровольцы, – возразил Лок. – Трусам пообещали жизнь, если они победят.

– Их обманули, – сказал Лука, разглядывая темные ручейки, выползающие сразу из многих ворот. Ручейки растекались, и широкая толпа лесных заливала все большее и большее место арены. – А эти кого должны убить?

– Не думаю, что тебя, – пробормотал Лок.

Он смотрел на что-то за спиной Луки. Лайма взглянула туда же.

– Как их много… – заметила она.

Они с трудом слышали друг друга. Много тысяч людей продолжали скандировать имя Создателя, и кое-где вразнобой – шум стоял страшный. Лука все же услышал ее слова и оглянулся. Позади, как раз напротив вытекающей армии лесных, выползала, вспучиваясь и расширяясь, другая толпа. Он разглядел доспехи и оружие, но воины, угрожавшие этим оружием, не были лесными. Лука, не веря своим глазам, всмотрелся – да, точно люди.

– Что тут происходит? – спросил он.

Лок тоже их увидел. Озлобленная морда сложилась в почти человеческую улыбку.

– Ну, теперь начнется, – проворчал, словно зарычал. – Эти голозадые устроили себе представление, как я понимаю. Ты теперь у них живой бог, наши должны будут тебя убивать, потому что ты человек, так что сила на стороне и твоей, Бога, и тех, кто за тобой. Проще простого: почему бы не потешиться безнаказанно.

Он в бессильной ярости потряс перед собой мечом.

– Ну, будет вам потеха! Дорого же мы продадим свои жизни.

Лука понимал, что все здесь неспроста. И он оказался здесь неспроста. Взгляд его невольно метнулся в сторону папской ложи, украшенной желтыми и красными флагами, слабо колышущимися под легким ветром.

Становилось жарко. Под легкими доспехами, успевшими прогреться на солнце, тек пот. Лука завертел головой: вражеские стены приближались. Лайма беспомощно оглянулась на него. Лок рыл землю когтистой лапой. У Лаймы выпрыгнули и снова спрятались длинные острые когти на пальцах. Она не знала, что делать.

Лука был в растерянности. Еще немного, и обе стены сойдутся, их перемелет, словно зерно жерновами.

Полетели камни, пращники метали снаряды со стороны фаланг. Сражение начиналось по всем правилам. Сблизившись настолько, чтобы хорошо различать лица, обе вражеские стены остановились. Каждый осознавал, что шаг вперед означал прикосновение к смерти. Здесь еще была жизнь, было пусть мнимое, но ощущение безопасности. А там, дальше, все превращалось в гадание на костях, и жизнь становилась легче пуха, сдуваемого самым слабым ветерком.

Луку, Лайму и Лока словно бы не замечали. Дикий рев ворвался в уши Луки. Занятый своими мыслями, он перестал слышать толпу. По обе стороны Лука видел руки, груди, мелькавшие ноги ринувшихся в атаку людей и лесных. Лука схватил за руку Лайму, крикнул Локу, чтобы тот следовал за ними, и кинулся вдоль надвигающихся стен. Ему хотелось успеть проскочить до того, как стены врагов сомкнутся в сече.

Почти удалось: в последний миг, когда до высокой стены, огораживающей арену, оставалось едва ли не десяток шагов, Лука увидел длинный наконечник копья, готовый пронзить бок Лаймы. Он ударил тяжелым топором по древку, лезвие едва не завязло в твердом дереве, но выбило оружие из рук нападавшего, и Лайма была спасена. Могучий мужчина, казавшийся больше от лат, оттопыренных на боках, выпустив древко копья, бил окованным краем щита в голову низкорослого Луки. Пригнувшись, удалось избежать потери сознания. Отскочив, Лука замахнулся топором и вдруг увидел в глазах нападавшего узнавание. Мелькнула растерянность, удивление – и тут же ликование. Бывший враг сделал шаг вперед к тому, кто стал для него символом и знаменем, но второго шага сделать не смог. Со страшной быстротой мелькнула покрытая рыжим мехом звериная лапа, и острейшие когти рванули шею.

Торчали во все стороны разорванные сухожилия, хрящи, из горла хлынула кровь, но на Луку еще смотрели глаза, в которых не успел погаснуть восторг, но уже гасла жизнь… Лайма, вмиг ставшая зверем, тут же кинулась на кентавра, летящего с выставленным на Луку копьем, вцепилась передними лапами, а задними одним ужасным рывком, словно консервным ножом, разорвала бок.

Все смешалось вокруг, все стало непонятным разуму, все замелькало, словно пятна в ослепленных глазах. Не стало вокруг ни людей, ни лесных. Каждый из людей стал врагом, которого приходилось убивать из-за Лаймы и Лока, а тем двоим приходилось убивать своих и читать в последний миг обиду и непонимание в глазах умирающих собратьев… Война, смерть, дикость…

Не успевая понять и запомнить, как в кошмарном сне или в бреду, вырванный откуда-то чей-то шлем, чей-то на миг ставший доступным живот, чей-то оскаленный рот, чьи-то выпученные глаза, чьи-то ноги, едва прикрытые поножами, чьи-то когти и зубы – били мечом, били топором, терзали клыками и когтями, снова топором, цепным кистенем, метавшим железное бугристое яблоко в головы, шлемы и хребты, а как он в руке оказался – непонятно…

Всей горечью обиды за тяжелую жизнь, всей злобой людей, над которыми чинят несправедливость, всей нерастраченной ненавистью, яростью и злобой, накопленной в постоянном ожидании прихода охотников за телами, лесные и люди ударяли друг в друга, погружали железо в податливые тела и горели восторгом, что Создатель, и в самом деле воплотившийся в молодом карлике Луке, оказался рядом, где-то на арене воодушевляет собратьев на подвиг и смерть во имя лучшей жизни, жизни без угнетения и страха, жизни без мучительно ненавистных лесных или каменщиков.