Стивен Эриксон - Сады луны (перевод И. Иванова)

— В таком случае мы — твои сомнения, — ответил ему собеседник. — Ты никогда не боялся своих сомнений и не загораживался от них. Но даже мы стараемся заставить тебя вернуться назад и требуем: обрати свой взор к происходящему в Даруджистане, подумай о жизни твоих многочисленных друзей и в особенности — о жизни одного юного оболтуса, которому вращающаяся монета должна упасть прямо под ноги.

— Знаю. Это случится сегодня ночью, — сказал Крюпп.

Бродяги молча кивнули, поскольку их рты были заняты хлебом и сыром.

— Надлежит ли Крюппу принять вызов? И кто, в конце концов, боги, как не жертвы высшего уровня совершенства?

Крюпп улыбнулся, поднял руки и пошевелил растопыренными пальцами.

— Достоин ли вызов Крюппа, чья ловкость рук сопоставима лишь с изворотливостью его ума? Боги — совершенные жертвы самоуверенности, вечно ослепленные надменностью и тщеславием. Они свято убеждены в собственной неуязвимости. Ну разве не чудо, что с ними до сих пор ничего не случалось?

Собеседник Крюппа кивнул. Набив рот сыром, он сказал:

— В таком случае мы твои дарования, причем напрасно растрачиваемые.

— Возможно, — согласился Крюпп. — Странно, что почему-то лишь один из вас удостаивает меня разговором.

Собеседник дожевал сыр и громко рассмеялся. Пламя свечи заплясало в его глазах.

— Видишь ли, Крюпп, остальные еще не получили права голоса. Они ждут хозяйского позволения.

— Ну и ну, — вздохнул Крюпп, готовясь встать. — Крюпп переполнен неожиданностями.

— Так ты возвращаешься в Даруджистан? — спросил его собеседник.

— Непременно, — ответил Крюпп, со вздохами и стонами поднимаясь на ноги. — Крюпп и не собирался покидать Даруджистан. Он просто отправился подышать свежим ночным воздухом, который здесь гораздо чище, нежели внутри древних городских стен. Вы согласны? Крюпп нуждается в упражнениях, дабы отточить свои удивительные дарования. Например, умение ходить во сне. Этой ночью, — продолжал он, засовывая пальцы за ремень, — монета упадет. Крюпп должен оказаться в самой гуще событий. Он возвращается в свою постель, ибо впереди еще целая ночь.

Он оглядел бродяг. Из лица заметно порозовели. Крюпп удовлетворенно вздохнул.

— На прощание Крюпп заявляет, что был рад повидать вас, господа. Но в следующий раз давайте встретимся в более приветливом заведении и не на вершине холма. Согласны?

Собеседник улыбнулся.

— Ах, Крюпп, дарования и добродетели достигаются не без усилий, и не без усилий ты победишь сомнения. Да и голод будет постоянно представать перед тобой во множестве лиц.

Крюпп оглядел говорившего.

— Вы еще не знаете, насколько Крюпп умен, — пробормотал он.

Он покинул обветшалый дом, закрыв за собой скрипучую дверь. Крюпп двинулся в обратный путь. На перекрестке он остановился напротив рогожного куля, свисавшего с ветки дерева. Куль все так же покачивался на ветру. Крюпп стиснул кулаки, упер их в бока и присмотрелся.

— Я знаю, кто ты, — весело произнес Крюпп. — Ты — последняя, завершающая часть сна Крюппа, видевшего множество разных лиц. Ты — настоящее лицо Крюппа. Во всяком случае, ты так утверждаешь. Ты — смирение, но всем известно, что смирению нет места в жизни Крюппа. Запомни это и оставайся здесь.

С этими словами Крюпп переместил свой взгляд туда, где над громадным городом расстилалось зелено-голубое зарево.

— Даруджистан, драгоценнейший камень Генабакиса, ты являешься домом для Крюппа. И таковым ты и останешься, — добавил толстый человек, пускаясь в обратный путь.

Если смотреть со стороны гавани вверх, на малые ярусы кварталов Гадроби и Дару, а потом поднять глаза к самой верхней части города, где располагались храмы, особняки знати и Столп Власти — холм, на котором стояло здание Городского совета, — если окинуть взглядом всю панораму Даруджистана, обязательно увидишь великое множество крыш. Плоских, арочных, закругленных. Среди них поднимались шпили и башенки. Казалось, крыши являлись в этом городе вторыми улицами. Из-за них на большинстве настоящих улиц (исключение составляли лишь главные, в центральной части города) почти никогда не было солнца.

Вечер и ночь несколько выправляли эту особенность Даруджистана, однако и здесь главные улицы имели преимущество. На них горели фонари. Каждый представлял собой полый металлический стержень, покрытый изрядным слоем копоти. Сверху стержень оканчивался особой горелкой, сделанной из пористого камня. Такое странное устройство даруджистанских фонарей было вызвано тем, что в них горел не пропитанный маслом фитиль, а… природный газ, дававший шары голубоватого или зеленоватого света. Газ поступал к фонарям по старинным медным трубам. Малые трубы смыкались с большими, ведущими глубоко под землю, к скважинам, откуда газ столетиями исправно поступал наверх. Каждый фонарь имел медный кран, чтобы газ понапрасну не горел днем. Фонари и трубы находились в ведении гильдии городских фонарщиков, называемых «серолицыми». Когда эти молчаливые мужчины и женщины двигались по улицам, они были больше похожи на призраков, чем на живых людей.

Девятьсот лет подряд газ освещал ту часть Даруджистана, где жили богачи и люди со средним достатком. Случалось, где-то разрывало трубы; иногда из-за пожара в каком-то доме газовые факелы вырывались на сотни футов вверх. Однако «серолицые» молчаливо и сосредоточенно усмиряли невидимого дракона, вновь набрасывая на него свои цепи.

В любое время года главные улицы города были залиты ярким светом. Газ освещал торговые заведения и городские рынки. Что же до остальных двадцати тысяч улиц и улочек Даруджистана (по иным можно было проехать лишь в двуколке), они с наступлением темноты довольствовались светом луны и звезд. Кого из горожан это не устраивало, тот брал с собой факел, а солдаты городской стражи ходили с масляными фонарями.

Днем на городских крышах, раскаляемых солнцем и продуваемых ветрами, сушилось разноцветное белье. К вечеру белье снимали. Под лунным светом опустевшие бельевые веревки отбрасывали на крыши причудливые лабиринты теней.

Поздним вечером некто осторожно пробирался между рядами пеньковых веревок, и его тень скользила по плиткам, которыми были выложены крыши. Над головой, в ореоле жидких облаков, плавал лунный серп, похожий на кривую саблю. Одежда этого человека была густо покрыта копотью, чтобы не слишком выделяться из темноты. Вдобавок она не стесняла движений. Его лицо скрывала черная тряпка с прорезями для глаз, которые внимательно оглядывали соседние крыши. Грудь крест-накрест перепоясывал особый ремень из черной кожи с множеством карманов и петелек. Там находилось все, что требовалось человеку для его ремесла: мотки медной проволоки, надфили, три пилки, завернутые в промасленные тряпки, кусок камеди, кусок свечного сала и рыбачья леска. Слева помещался нож с тонким лезвием и второй нож, метательный. Оба ножа по самые рукоятки были засунуты в кожаные ножны.