Денис Юрин - Время мушкетов

Все эти факторы, вместе взятые, формировали среду, в которой все духовное засыхало, как растение без воды или почвы. «Положение катастрофическое! Тот, кто меня послал возглавить церковь в Марсоле, или наивно полагает, что я умею творить чудеса, или, что более вероятно, уже отчаялся восстановить утраченные позиции. Когда битва за души проиграна, проще свалить вину на беззубого, дряхлого старца, одной ногой стоящего в могиле, – пришел к неутешительному выводу отец Патриун, бредя между лотков с товарами и расталкивая снующую толпу клюкой. – Однако я так и не понял, кто же меня из тихой обители заслал в опасную глушь? Почему приказ подписан самим королем, а не одним из епископов – донвенгером?»

Тайна, окутавшая его назначение, весьма настораживала старика, за двадцать шесть дней пути он прикинул множество возможных вариантов, но в конце концов лишь понял, что слишком отстал от жизни, сидя в монастыре, и даже не знает всех фигурантов на внутренней политической арене Филании. Отсутствие свежей, достоверной информации – хороший предлог, чтобы не забивать голову мыслями. Патриун пытался не размышлять попусту, но не мог ничего с собой поделать – время от времени предположения всплывали в его сознании и требовали детального разбора.

Юнга с корабля был не прав, когда он назвал Дерг поселением. Нельзя назвать населенным пунктом место, где не было ни единого жилого дома. Зданий было много, притом красивых, двух– и трехэтажных, но среди них никто не смог бы найти ни одного обжитого угла. Магазины разбогатевших торговцев, весовые и мерные конторы торговых гильдий, таможенный пост, трактиры, казарма береговой охраны, пара переселенческих банков, ломбарды, ростовщики, скупки шкурок пушного зверья и снова многочисленные трактиры. Старцу хотелось передохнуть, но посидеть было негде: в матросских кабаках слишком шумно, слабых настоек не подают, да и клюка в обессиленной руке старца – слишком ненадежное оружие, если дело дойдет до пьяной драки. Единственный постоялый дом на всем берегу из обители тишины и покоя был превращен в рассадник разврата. Владельцу было выгодней сдавать комнаты истосковавшимся в пути по ласкам мужчинам, нежели семьям и старикам, желающим вздремнуть часок-другой перед дальнейшей дорогой в глубь колонии. Из распахнутых настежь окон портовой преисподней громко раздавался хор характерных женских стонов, лишь изредка прерываемый пьяными завываниями про какой-то сундук мертвеца… то ли висельника, то ли утопленника.

Одним словом, состояние дел в филанийской колонии, в шутку называемой при дворе «Дикарией», казалось ясным, однако бывшему миссионеру были непонятны некоторые моменты. Складывалось ощущение, что забывчивый художник не дорисовал на картине несколько второстепенных штрихов или специально подпортил свой шедевр крохотными, приходящимися не к месту мазками.

Нищих здесь совсем не было, а ведь без их пахучих лохмотьев, выставляемых напоказ культей и слезливых историй, распеваемых, как хорал, не обходится ни одно людное место, тем более если рядом склады, торговые лотки да купцы с туго набитыми кошельками.

Старик огляделся, а затем обошел площадь кругом, особо уделяя внимание наиболее посещаемым лоткам. Попрошаек действительно не было, впрочем, как и других представителей «низов» – карманных воров. Единственным мошенником оказался престарелый урвас, пытавшийся выдать окрашенную в синий цвет шапку из пса за головной убор из меха трехлетнего борончура. Доверчивые переселенцы попадались на его удочку, побывавших же в колонии купцов и матросов было не обмануть, они уже испытали на себе, как трудно отмыть с физиономии потекшую под первым же дождем краску. Тем не менее урвасский мошенник торговал открыто и не боялся разоблачения. «Посинеть от борончура» было своеобразным ритуалом крещения для новичков; ставшие когда-то жертвой, великодушно давали испытать незабываемое ощущение и другим…

Торговля меховыми подделками, видимо, считалась в колонии столь же незначительным преступлением, как в жаркий день попить из городского фонтана. Разгуливающие поблизости стражи порядка не обращали внимания на низкого отщепенца из славного рода воителей лесов. Мошенник попытался продать «борончура» и Патриуну, он чуть было силой не нахлобучил на голову старичка мертвый рассадник блох, однако стоило лишь священнику произнести имя «Анвала», как загорелое лицо торговца мгновенно посерело, и он, позабыв на лотке большую часть товара, скрылся в неизвестном направлении. По поверьям урвасов, могущественное божество, чьим именем бывший миссионер пригрозил, сурово карало обманщиков и воров: одних гноило заживо, а волосы других заставляло прорастать внутрь кожи. Обычно божество спало, но, когда слышало свое имя, открывало всевидящее око.

По-детски обрадовавшись победе знания над беспринципностью и нахальством, отец Патриун отправился дальше, а именно вверх по улочке, ведущей, как ему сказал юнга, к воротам на Марсолу. Вдруг священника посетила догадка – он понял, что еще упустил, какой «неправильный штрих» не заметил. Стражники! Они выглядели слишком опрятно, красиво, как на картинке: до блеска начищенные кирасы и шлемы; небесно-голубые мундиры, чистоте которых оставалось лишь позавидовать. К ним как будто не приставала ни складская, ни дорожная пыль, а отглаженные одежды не мялись в толкучке. Такого просто не могло быть, рядом с местными блюстителями порядка стражники филанийской столицы казались бы грязнулями и замарашками.

«Вот и начались чудеса. Интересно, как коменданту удалось?..» – Внезапно священник почувствовал на себе чей-то взор; очень недобрый и холодный, как сталь кинжала, вонзающаяся в спину. Отец Патриун резко оглянулся, но никого не увидел. Люди, шедшие рядом, либо разговаривали между собой, либо были поглощены своими мыслями. Взгляд старика заскользил по окнам домов – тоже никого, а тем временем неприятное ощущение не становилось слабее, наоборот, усиливалось. Хоть натертые ступни и ныли, а натруженные икры разрывала боль, старик совершил невозможное: ускорил шаг, побежал, пробежал почти тридцать метров, затем быстро оглянулся.

Их было двое, – двое бегущих за ним, но потом резко остановившихся и уставившихся в витрину магазина мужчин. Сквозь хрип сбившегося дыхания старик тихо рассмеялся. Лавка, чьими товарами якобы заинтересовались преследователи, торговала корсетами, пудрой и прочими, предназначенными для дам модными товарами.

«А они неплохо бы смотрелись в женском белье, особенно вон тот, что пониже… Его бы побрить, отмыть, волосики расчесать да ножки кривенькие чуть-чуть подправить», – веселился священник, хотя на самом деле ему было не до смеха. Он вспомнил этих двоих, они плыли вместе с ним на корабле и все время удалялись в трюм, как только он выходил на палубу. Тогда он не придал значения этому обстоятельству, мало ли кто где бродит во время долгого путешествия; сейчас же их поведение уже не казалось старику совпадением. Они сохраняли дистанцию, избегали преждевременного контакта. Гораздо проще убить неугодного человека на дороге через лес, чем на судне, когда кругом вода, да и бежать преступникам некуда. «И чем только я этой парочке не угодил? – задал себе вопрос отец Патриун и тут же отказался от поиска ответа. – Чего голову без толку ломать? Я пешка в непонятной игре. Послав меня в колонию, один игрок сделал ход; противник ответил ему, отправив по моему следу убийц. Ну что ж, ребятки знают свое дело, осталось лишь проверить, не разучился ли я устраивать маленькие пакости любителям чулок и женских панталон…»