Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

– Говорят, на лошадях кататься полезно, – сказал Шнобель. – Укрепляются позвоночные нервы. Осанка тоже укрепляется. Слушай, давай сюда запишемся, а, иван? Сошьем такие специальные фраки, хотя нет, фраки – это декаданс, лучше галифе и шпоры...

– Мне галифе ни к чему, – сказал я. – К тому же это весьма опасно, лошади очень кусучи. Выкусывают целые куски. Знаешь, тут в прошлом году одного юношу лошади насмерть закусали...

– Лошадей усыпили? – осведомился Шнобель.

– Не, зачем? Каждая по пятнадцать штук баксов, а юноша бесплатный. Так что будь осторожен.

Появился тренер. Тренер вывел на манеж упитанную лошадь серого цвета, сонную и довольную жизнью.

– Это Карюха, – представил тренер. – Она совсем смирная. Прокатит каждого из вас по кругу. На первый раз. Не бойтесь.

– А я вот боюсь, – заявила капризно Мамайкина, злилась, что я с ней не поздоровался. – У меня головокружения, может...

– Железо надо принимать, – прорычал Чепрятков. – В виде гвоздей.

И Чепрятков постучал себя по широкому и с виду совсем каменному лбу.

Мальчики послушно засмеялись. Девочки солидарно отвернулись, Мамайкина покраснела.

– Может, кто-нибудь у вас спортом занимается? – спросил тренер. – Если кто спортом занимается, то ему, конечно, легче...

– Вот она занимается! – Чепрятков выскочил из строя, схватил Лазерову за плечи и выставил вперед.

– Ты занимаешься?

– Она на кольцах висит, – опередил Лазерову Чепрятков.

– Спортивная гимнастика, значит, – определил тренер. – Это хорошо. Попробуешь?

– Да я... – замялась Лазерова. – У меня растяжение...

Чепрятков по обыкновению мерзко расхохотался.

– В каком месте должно быть растяжение, чтоб на лошади нельзя было скакать? – спросил он.

Лазерова послала его. С помощью жестикуляции.

– Баран, – сказал шепотом Шнобель. – Сволочь...

Я кивнул.

– Эй, черви, чего шепчетесь?! – Чепрятков повернулся в сторону меня и Шнобеля. – Восстали, типа?

– Да не... – ответил я. – Просто...

– Просто? – усмехнулся Чепрятков. – Просто у меня бицак большого роста.

И сморканулся с громкостью, отчего боязливая Карюха прижала к голове уши и даже попятилась.

– Кто первый? – спросил тренер. – Может, все-таки добровольцы будут?

– У нас Халиулина на лошадях скачет! – неожиданно объявил Шнобель. – Она просто жесточайшая амазонка!

На Халиулину Шнобель был зол – подозревал, что именно она в прошлом году подсыпала ему в карманы вьетнамского стригуна, в результате чего невосстановимо пострадала куртка из кожи настоящего американского бизона. А таких вещей Шнобель не прощал никому. Мстил безжалостно, при каждом удобном случае. Вот как сейчас.

– Я из общества защиты животных, – сказала Халиулина. – Мы и лошадей тоже защищаем, но ездить я не умею...

Халиулина на жесточайшую амазонку все-таки походила мало. Я думаю, если бы производили запись в амазонки, Халиулину записали бы последней, да и то с оговорками, куда-нибудь на амазонкскую кухню.

– Не умею я ездить, – повторила Халиулина.

– Вот и все они так, – сказал Чепрятков, – мухолюбы-человеконенавистники! Любить любят, но ездить не умеют...

– Значит, добровольцев не найдется? – Тренер поскучнел.

– Как это не найдется? – Чепрятков сделал шаг вперед. – Доброволец – это я. Кто-то же должен поддерживать честь Лицея? А эти разве могут хоть что-то поддержать?

– Не пускайте его! – сказала Мамайкина. – У него нога недавно сломана!

Я вдруг со странным удивлением услышал в голосе Мамайкиной не только вредность, но и какое-то опасение, что ли. Это мне совсем не понравилось. С чего бы это вдруг Мамайкина стала заботиться о здоровье Чепряткова? Интересное канапе...

– Отлезь, заноза, – сказал Чепрятков, – не твоя же нога сломана, а моя.

– Хорошо бы он снова ногу сломал, – шепотом сказал Шнобель. – Снова бы целый месяц его рожу не видели бы...

– Не, это не хорошо, – возразил я. – Хорошо – это если бы он сломал шею.

Я огляделся. Лара сидела в дальнем углу манежа на квадрате спрессованного сена. Смотрела в землю, как обычно, через очки не видно, но, кажется, дремала. Опять отделяется от коллектива. А от коллектива отделяться не стоит, даже от такого собачьего коллектива, как наш класс. Я стал думать, как подойти, – спросить про сено, что ли...

Чепрятков с помощью тренера взгромоздился на лошадь.

– Смотрите, черви, папа едет, – сказал он.

Я закрыл глаза. Вообразил, как внезапно смирная Карюха превратится в бестию с горящими глазами, как она понесет, понесет, разбрасывая в сторону копыта, а потом резко остановится. Чепрятков вылетит из седла, опишет в воздухе широкую дугу и врежется в стену.

Головой.

– Ты что, уснул? – ткнул локтем Шнобель. – Шоу начинается.

Я открыл глаза.

На самом приятном месте. Я хотел еще вообразить, как Чепряткова повезут на кладбище, как заиграет траурная музыка, как мать Чепряткова будет рыдать, раздирая на себе одежду и вырывая волосы, как ее будут оттаскивать от гроба четверо секьюрити из ее собственной же фирмы. А я, Евгений Кокосов, буду прятаться в кустах и снимать все это пиршество духа на видеокамеру. А потом все оцифрую и сделаю DVD-диск, и буду смотреть его по утрам ради поднятия настроения...

– Брось мечтать, полено, – сказал Шнобель. – Пропустишь все.

Но особо пропускать было нечего. Чепрятков держался на коне вполне уверенно и сворачивать шею не собирался, даже несмотря на недавно сломанную ногу. Наоборот. Он подбадривал лошадь тычками и интересовался у тренера, нельзя ли здесь где-нибудь взять напрокат шпоры.

Несчастная лошадь испуганно вертела глазами, дергала ушами и просительно всхрапывала.

Чепрятков нарисовал три круга, лихо тормознулся, спрыгнул. Будто никакой ноги и не ломал. Девочки восхищенно зашушукались. Мамайкина смотрела на Чепряткова с интересантским прищуром. Я внутренне скрипнул зубами. Не, Мамаиха, конечно, дура, но менять меня на Чепряткова...

– Молодец, – похвалил тренер. – Не хочешь в секцию к нам походить?

– Мужики в секции не ходят, мужики качаются, – лаконично ответил Чепрятков.

Тренер пожал плечами.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Товарищ... Чепрятков продемонстрировал нам довольно сносное качество езды, теперь, я думаю, надо перейти к теории...

– Я хочу прокатиться, – неожиданно для себя сказал я.

И шагнул вперед.

– Кокос, ты чего? – Шнобель постучал себя пальцем по лбу. – Совсем раздружился?

Я не ответил.

– А, понятно, – кивнул Шнобель. – Правильно, иван...

Я усердно собирал по сусекам своей души крупицы бесстрашия и неумолимости. Стараясь не отступить и не испугаться.

– Ты же не умеешь, – с сомнением сказала Мамайкина. – Это же не мопед...

Но отступать было уже нельзя.