Вонда Макинтайр - Луна и солнце

— Ты не успеешь его на мне заколоть, — посетовала Мари-Жозеф, — а не то я опоздаю к мадемуазель.

Оделетт с неохотой отложила замысловатый головной убор и причесала Мари-Жозеф совсем просто, украсив ее волосы одним-единственным искусственным камнем.

Оделетт вздохнула.

— Вот если бы король пожаловал вам настоящий бриллиант, мадемуазель Мари, — сказала она. — Ведь всем известно, что у вас нет ничего, кроме фальшивых украшений.

— Всем известно, что у меня нет денег, — сказала Мари-Жозеф. — Если у меня вдруг появится бриллиант, все начнут судачить, откуда он взялся.

— Но они же все занимают деньги: у короля, друг у друга, у торговцев. Занимают и глазом не моргнув.

Оделетт опустила пуховку из овечьей шерсти в баночку с пудрой. Она хотела бы припудрить своей хозяйке обнаженную шею и декольте, но потом передумала.

— Нет, — задумчиво произнесла она, — иначе пудра скроет голубоватые вены и никто не заметит, как вы белы.

Поднялось целое облако мучнистой пудры. Мари-Жозеф чихнула.

— Хорошо, — согласилась она, — значит, я и так достаточно бледна.

Тогда Оделетт припудрила себе лоб, щеки и шею, испещрив безупречно гладкую смуглую кожу белыми пятнами.

— Вы — самая красивая женщина при дворе, — сказала Оделетт. — Все принцы поглядят на вас и скажут: «А кто эта прекрасная принцесса? Я во что бы то ни стало женюсь на ней, а турецкий посланник пусть женится на ее прислужнице!»

— Оделетт, ты просто прелесть, — рассмеялась Мари-Жозеф.

— Почему бы и нет? — мечтательно протянула Оделетт. — Так ведь всегда бывает в сказках.

— Принцы женятся на принцессах, а Турция вряд ли направит посланника во Францию.

Хотя Франция и Турция воевали против общего врага, король едва ли считал турок союзниками. В прошлом его войска не раз брали турок в плен и продавали в рабство. Так случилось и с матерью Оделетт.

— Благородные господа скажут: «Кто эта девица из колоний, дурнушка, провинциалка? Я бы никогда на такой не женился, разве что за ней дадут огромное приданое!»

Оделетт принесла Мари-Жозеф остроносые туфли на высоких каблуках, и Мари-Жозеф надела их.

— Теперь вы — само совершенство, мадемуазель Мари. Вот только волосы у вас убраны слишком просто.

Мари-Жозеф смотрела на бледное отражение в зеркале, почти не узнавая себя.

Мари-Жозеф и Оделетт торопливо зашагали по захламленным, дурнопахнущим чердачным коридорам. Оделетт несла фонтанж, точно затейливый торт с кремовой башенкой.

Они спустились по бесконечным узким лесенкам и наконец добрались до королевского бельэтажа. Вытертые ковры и темные переходы сменились полированным паркетом, пышными гобеленами, резьбой и позолотой. Дворец изобиловал великолепными произведениями искусств, и потому его величество всегда был окружен красотой. Почти все предметы, к которым прикасался его величество, были изготовлены во Франции, и благодаря августейшему покровительству французское искусство и ремесла вошли в моду во всех европейских столицах. Даже враги Франции воздвигали дворцы по образцу Версаля.

Во дворце Мари-Жозеф часто беспомощно застывала перед картинами, утонченное мастерство и прелесть которых представлялись ей как художнице недосягаемыми. Она восторгалась живописью Тициана и Веронезе, словно чудом. И сегодня с трудом заставляла себя не задерживаться перед их картинами.

В покоях Лотты лакей возвестил о ее приходе.

— Мадемуазель Мари-Жозеф де ла Круа.

Он распахнул одну створку двойной двери:

— Прошу вас.

Лотта вырвалась ей навстречу из целого облака разноцветного шелка, атласа и бархата и стайки фрейлин, блиставших лучшими нарядами и изысканными драгоценностями.

— Мадемуазель де ла Круа! — воскликнула она, обняв Мари-Жозеф, потом отступила на шаг и оглядела ее с головы до ног.

— Годится, — вымолвила она делано строгим тоном, подражая мадам.

— Благодарю вас, мадемуазель.

Мари-Жозеф присела в реверансе перед мадемуазель и другими дамами, несравнимо превосходившими ее знатностью, богатством и положением.

— Сегодня было так интересно! — Лотта слегка взбила юбку Мари-Жозеф, чтобы изящнее смотрелись оборки. — Но, бедняжка Мари-Жозеф, вы не вымазались рыбьей требухой?

— Нет, мадемуазель, только чуть-чуть запачкала пальцы углем.

— Это ваша знаменитая Оделетт? — спросила мадемуазель д’Арманьяк, прославленная красавица сезона. Кожа у нее была бледная, словно фарфоровая, а кудри — светло-русые, цветом напоминающие золотистое молодое вино.

Дамы столпились вокруг Оделетт, не в силах оторвать взор от ее рукоделия. Лотта завладела новым фонтанжем. Его замысловатая, в оборках, башня вздымалась над ее головой чуть ли не на полсажени, а ленты пышным каскадом низвергались на спину. Мадемуазель д’Арманьяк принесла еще серебряных лент, в тон нижней юбке Лотты, и Оделетт вплела их в каркас фонтанжа.

— Чудесно! — воскликнула Лотта. — Какая ты искусница!

Она обняла Мари-Жозеф, подарила Оделетт золотой луидор и выплыла из своих покоев, сопровождаемая целой толпой фрейлин, среди которых Мари-Жозеф совсем затерялась.

В апартаментах мадам перед ними распахнули обе половинки высоких резных дверей. Этого требовало высокое положение мадемуазель. В передней перед ней присели в реверансе фрейлины мадам. Лотта с улыбкой им кивнула. Но, не успев дойти до личных покоев матери, она вдруг обернулась:

— А где мадемуазель де ла Круа? Мне нужна мадемуазель де ла Круа!

Мари-Жозеф сделала книксен. Лотта клюнула ее в щеку, подхватила под руку и прошептала на ушко:

— Вы готовы предстать перед моей мамой?

— Я безгранично ценю вашу матушку, — искренне сказала Мари-Жозеф.

— А она любит вас. Но иногда она бывает такой скучной и надутой!

Спальню мадам освещала одна-единственная свеча. Мадам что-то писала за столом, закутавшись в широкий шлафрок. Огонь в камине потух. В покое было сумрачно и холодно. Мари-Жозеф сделала глубокий реверанс.

Мадам оторвалась от письма и отложила перо.

— Лизелотта, душенька моя, — произнесла она, — подойди-ка поближе, дай на тебя поглядеть.

В семье мадам и мадемуазель принято было величать одним и тем же ласкательным именем.

Встревоженные реверансом Мари-Жозеф, из-под полы шлафрока мадам выскочили две собачки. Истерически затявкав, они принялись шумно носиться по комнате, стуча лапками и царапая коготками паркет. В любом углу посетителя охватывал застоявшийся запах их испражнений. Собачки, словно ожившие кучки ветоши, запрыгали вокруг Мари-Жозеф, теребя ее нижнюю юбку.

Не дожидаясь, когда мадам позволит ей встать, она невольно отпрянула, чтобы не получить лапкой в лицо, и украдкой легонько пнула Георгинчика Старшего. Престарелый песик тявкнул чуть громче, попытался было, клацнув зубами, схватить ее за юбку, утратил к ней всякий интерес и заковылял прочь, обнюхивая пол и пыхтя. Вторая болонка, по кличке Георгинчик Младший, подобострастно последовала за ним. Даже по сравнению с Георгинчиком Старшим он был песиком невеликого ума.