Вонда Макинтайр - Луна и солнце

— Тень во тьме…

— Это была не тень.

Граф Люсьен молча ехал дальше.

— Это была не тень! — крикнула Мари-Жозеф.

— Хорошо, пусть так.

— Я не вижу призраков, я не…

— Я же сказал, что верю вам.

«И вправду, что же я видела? — подумала она. — Что же видела сегодня или той ночью, когда мне предстал умирающий Ив?»

Граф Люсьен достал из кармана серебряную фляжку, открыл ее и протянул Мари-Жозеф.

— И я не пьяна! — заявила она.

— Если бы вы были пьяны, я не стал бы предлагать вам еще алкоголя. К тому же, если бы вы были пьяны, вас бы так не трясло.

Она отпила глоток. Резкий вкус спирта растворился в яблочном благоухании. Она глотнула еще.

— Пожалуйста, оставьте и мне немножко, — попросил граф Люсьен.

Она вернула ему фляжку, и он осушил ее едва ли не наполовину.

— Что это? — спросила Мари-Жозеф.

— Кальвадос. Из бретонских садов. — Он улыбнулся. — Если бы стало известно, что я пью кальвадос вместо бургундского, то меня заклеймили бы как безнадежно отставшего от моды чудака.

— Помилуйте, что касается моды, тут вы на высоте!

Только когда он усмехнулся, она поняла, что невольно скаламбурила, однако ее замечание не оскорбило, а скорее позабавило графа Люсьена.

Лошади бок о бок шли по дорожке. Русалка смолкла; безмолвный шатер смутным пятном выделялся во мраке. Мари-Жозеф показалось, что окружающий мир сделался отчетливее и ярче. Звезды засияли.

— А вы не привыкли к крепким напиткам, — заметил граф Люсьен.

— Однажды пробовала, — призналась Мари-Жозеф, — но только однажды, в детстве, с Ивом. Наш отец перегонял патоку на спирт. Я еще раз его перегнала. Ив просил, для работы. Вкус у него был ужасный, у нас сначала кружилась голова, а потом тошнило. После этого случая мы только заспиртовывали в нем образцы.

Граф Люсьен рассмеялся:

— А вы и вправду ученый! Какое применение вы нашли для рома!

Он протянул ей фляжку.

— Благодарю вас, — произнесла она, — я, пожалуй, выпью еще.

Поравнявшись с местом, где появлялся тигр, Заши загарцевала, но ничего подозрительного, даже теней, на дорожке не обнаружилось.

«Но Заши действительно что-то видела, — подумала Мари-Жозеф. — А что же видела я, если не тигра?»

— Заши надеется, что вы опять пустите ее галопом.

— Не сейчас, — решила Мари-Жозеф. — Наверное, вы думаете, что я… Я не так глупа, чтобы пускать лошадь галопом в темноте.

— Лошади, выведенные в пустыне, видят в темноте не хуже кошек, — сказал граф Люсьен. — Ваша команда совпала с желанием самой Заши.

— Вы жили в пустыне у бедуинов?

— Я провел несколько лет на Леванте. В Аравии, Египте и Марокко.

— По поручению короля? С секретной миссией?

— Неужели вы думаете, я признаюсь, что побывал там с секретной миссией? — усмехнулся он. — В ту пору я был совсем еще юнцом, и его величество не возлагал на меня никаких поручений, явных или секретных.

— Марокко, Египет, Аравия… — перечислила Мари-Жозеф, пробуя экзотические названия на вкус. — Какие приключения! Я вам завидую…

Впереди показался дворец, точно короной венчающий низкий холм. В окнах чердака и первого этажа сиял свет свечей; в окнах второго, королевского этажа сверкал свет зеркал и хрустальных канделябров. Мари-Жозеф и граф Люсьен проскакали проходом, отделявшим главное здание от северного крыла.

Мари-Жозеф вступила в борьбу с бархатной юбкой и непривычным седлом. Граф Люсьен коротким окликом подозвал слугу. Она спешилась, не зная, куда деваться от смущения, и боясь взглянуть на седло.

С тех пор как умерли ее родители, ей случалось испытывать отчаяние, скорбь и безнадежность, ярость и негодование, по временам даже безмятежность и блаженство, но беспомощный страх — никогда.

— Благодарю вас за любезность, сударь, — сказала она. — Я просто не могу выразить вам свою признательность.

— Исполните свой долг перед его величеством, — напомнил граф Люсьен, — чтобы он узнал о вашей признательности.

Она передала ему поводья Заши. Гнедая осторожно лизнула ее рукав, и Мари-Жозеф погладила бархатную кобылью морду.

— А Заши становится на колени? — спросила Мари-Жозеф.

— Да, мадемуазель де ла Круа, — ответил граф Люсьен. — Все мои лошади становятся на колени.

Мари-Жозеф потихоньку прокралась к себе в комнату, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Оделетт. Геркулес посмотрел на нее горящими зелеными глазами, жмурясь на свет свечи.

Она с трудом совлекла с себя амазонку. Оказалось, что она чуть-чуть запачкала рубашку, но кровь не успела просочиться ни на нижнюю юбку, ни на юбку амазонки. Мари-Жозеф вздохнула с облегчением, не переставая дивиться, ведь обычно месячные у нее приходили очень обильно. Она положила между ног свернутое полотенце, выстирала рубашку и заранее замоченные тряпки и повесила их сушиться.

Ей так хотелось улечься в постель рядом с Оделетт! Однако она преодолела искушение, набросила на плечи плащ Лоррена и, захватив с собою свечу и ящик с живописными принадлежностями, отправилась в комнату Ива.

В мерцающем свете свечи перед нею предстало что-то напоминающее квадратную коробку, закрытую драпировкой. Мари-Жозеф откинула парчу, и под нею обнаружился чудесный клавесин. Полированное дерево сияло; бока украшала инкрустация в виде танцующих фигурок. Она открыла крышку, и в эбеновых клавишах отразилось оранжевое пламя. От клавесина исходил аромат экзотического дерева, пчелиного воска, изысканных эфирных масел.

Она села на парный табурет и легонько провела кончиками пальцев по клавишам. Их прикосновение ласкало точно шелк, точно безупречно ухоженные руки Лоррена.

Мари-Жозеф взяла аккорд и невольно поморщилась от невыносимого диссонанса. Поискала камертон, но не нашла.

На глазах у нее вскипели слезы негодования и ярости. Она попыталась успокоиться. Инструмент не так уж расстроен. С его помощью можно сочинять, если мысленно поправлять звуки. Но сочинять ей предстояло, не получая того удовольствия, которое испытываешь от игры на настоящем инструменте.

Вскочив с табурета, она кинулась вниз по лестнице на второй, королевский этаж дворца.

— Где граф Люсьен? — крикнула она первому попавшемуся слуге. — Вы не видели графа Люсьена?

— Он собрался домой, приказывал подать свою карету, мамзель. Прошел через Мраморный двор.

Она бросилась вниз по ступенькам в Мраморный двор, но по нему прокралась к карете графа Люсьена на цыпочках, ведь прямо над нею находилась королевская опочивальня; она ни в коем случае не могла помешать его величеству. Каретные фонари обливали сиянием черно-белые мраморные плиты. Восьмерка гнедых пофыркивала и грызла удила. Лакей захлопнул дверцу и вспрыгнул на запятки.

— Но! — крикнул кучер.

Карета покатилась под стук лошадиных подков о булыжник.