Вонда Макинтайр - Луна и солнце

«Я не стала больше пугать тебя, — вскрикнула русалка, — и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»

— Русалка… — прошептала Мари-Жозеф.

Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.

— Не надо, пожалуйста, прошу!

Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.

— Я не могу освободить тебя, — призналась девушка. — Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.

Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.

Мари-Жозеф зарыдала:

— Русалка, подруга…

Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.

Взойдя по лестнице, она заглянула в комнатку Ива. Он тихо похрапывал. Ряса, рубашка и сапоги неряшливой вереницей обозначили его путь от двери до кровати. Она положила зарисовки на письменный стол и стала трясти его за плечо, пока он не пробормотал, что совсем проснулся, но тут Мари-Жозеф передумала и спрятала эскизы.

«Если я расскажу Иву о русалке, морской женщине , неужели он мне поверит? — думала она. — Но если я покажу ему… Если покажу всем…»

Вернулась Оделетт с хлебом и шоколадом на подносе. В новом утреннем муслиновом платье с узором из веточек она сияла здоровьем и красотой.

— Я останусь с вами, — с мрачным видом сообщила она, поставив поднос на приоконный столик.

Мари-Жозеф, встревоженная и расстроенная, долго не могла вспомнить, о чем ведет речь Оделетт и откуда взялось новое платье. Но потом все всплыло в ее памяти: и домогательства Шартра, и ее собственное обещание, и подарок Марии Моденской.

— Но только до тех пор, пока положение вашей семьи не упрочится, чтобы я смогла вернуться домой с почетом. Я и сама попробую заработать денег. Я уже не буду служить вам, но по-прежнему готова помогать, ведь вы, мадемуазель Мари, ничего не понимаете в моде. Никто больше не будет называть меня рабыней.

— Я принимаю ваши условия, мадемуазель Оделетт, и буду благодарна вам за помощь.

Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку. Оделетт обняла подругу, прижавшись лбом к ее плечу. Внезапно Оделетт задрожала и отпрянула. Ее темные глаза заблестели от слез.

— Когда вы уедете, я буду скучать, сестра, — сказала Мари-Жозеф. — И все же я сделаю все, чтобы вы скорее обрели независимость.

Вновь овладев собой, Оделетт с достоинством склонила голову в знак согласия, а потом перешла за столик, накрытый для завтрака. Мари-Жозеф присоединилась к ней, усевшись на приоконный диванчик, и налила в чашки шоколада. Геркулес принялся тереться о ноги и мяукать; Мари-Жозеф налила ему в блюдце теплого молока.

— Я и вправду ощущаю запах шоколада?

В комнату вошел Ив. Он провел пальцами по волосам, и они локонами, изящнее любого парика, ниспали ему на плечи. Он взглянул на Оделетт:

— А мое место?

— Можете принести себе стул, — совершенно хладнокровно откликнулась Оделетт. — Вам это вполне по силам.

Он нахмурился:

— Хватит, я хочу есть. Оделетт, уступи мне место сейчас же.

— Меня зовут не Оделетт. Меня зовут Халида.

Ив расхохотался:

— Халида! А в следующий раз ты скажешь, что решила принять магометанство!

— Да, решила.

— Я дала мадемуазель Халиде вольную и отныне считаю ее нашей сестрой.

— Что?

— Я ее освободила.

— Повинуясь минутному капризу? Она же единственное наше хоть сколько-нибудь ценное достояние!

— Она принадлежала мне, и я могу ее освободить.

— Через пять лет, когда достигнешь совершеннолетия, но не раньше.

— Я дала ей слово. Она свободна. Она — наша сестра.

Он пожал плечами:

— Я не подпишу вольную. — И, обращаясь к Халиде, произнес: — Не бойся, я никогда тебя не продам, но не можем же мы жить при дворе без служанки!

Оделетт-Халида вскочила так стремительно, что опрокинула стул, и бросилась в спальню Мари-Жозеф.

— Ив, как ты мог!

Он поднял стул, уселся и налил себе шоколада.

— Я? Я только пытаюсь сохранить наше высокое положение.

Он макнул кусочек хлеба в шоколад и проглотил сладкую, пропитавшуюся шоколадом массу, вытирая подбородок ладонью.

— Владеть другим человеком — грех! — «И держать другого человека в неволе, в клетке, — тоже!» — мысленно добавила она.

— Вздор! Кто внушил тебе такие мысли?! Какие еще опасные идеи ты переняла?!

Мари-Жозеф не решилась сейчас заговорить с ним о русалке. Она взяла Ива за руку:

— Не сердись! Ты пользуешься благосклонностью короля. Он обещал наделить меня приданым и найти мне мужа! Так что ты вполне можешь позволить себе великодушие. Наша сестра…

Ив в раздражении швырнул намокший хлеб на стол:

— Приданое? О каком приданом ты говоришь? В разговоре со мной король ни разу не упоминал, что хочет выдать тебя замуж.

— Я думала, ты будешь радоваться.

— Ты очень изменилась, и мне это не по нраву, — отрезал он. — Ты говорила, что твое единственное желание — помогать мне в работе, но…

— Как я буду тебе помогать, запертая в монастырских стенах?

— Но ты же должна где-нибудь жить, пока я путешествую…

— И мне запретят там заниматься науками и станут обвинять в…

— Версаль — не место для девицы.

— Если бы я вышла замуж, то перестала бы быть девицей.

— Может быть, — предложил Ив, — если бы ты вернулась в Сен-Сир…

Мари-Жозеф постаралась сдержаться. Если она даст брату понять, как ужаснул ее такой план, он решит, что она сошла с ума. И возможно, не ошибется.

— Мадам де Ментенон велела всем наставницам постричься в монахини. Вот почему мне пришлось уйти.

— Возвращайся. Посвяти себя Господу.

— Я никогда не приму монашества.

Внезапно их перебил звон и бряцание тяжелых золотых монет. Великолепная в своем гневе, Халида, широко размахнувшись, швырнула на пол пригоршню луидоров. Монеты покатились и запрыгали по ковру, застучали по дощатому полу, бренча, убежали в угол.

— Я сама себя выкуплю. Если этого недостаточно, я заработаю еще.

Надменная, словно придворная дама, Халида облачилась в новое роскошное платье синего, оттенка индиго, шелка. В иссиня-черные волосы она вплела длинную нить блестящего жемчуга.