Вонда Макинтайр - Луна и солнце

— У меня найдется награда и для вас, — обратился король к мадам де Ментенон. — Закройте глаза и подставьте руки.

— О, сир…

— Ну же, не заставляйте меня ждать! — шутливо поторопил ее он.

Мадам де Ментенон повиновалась супругу. Король наклонил черный бархатный ридикюль, и в ее подставленные ладони словно стекли сияющими струями великолепные украшения из бриллиантов и сапфиров: серьги, брошь и браслет. Драгоценности заиграли в руках у мадам де Ментенон всеми цветами радуги, однако она по-прежнему сидела не шелохнувшись и не открывала глаз.

Улыбка погасла на лице у его величества.

— Можете посмотреть.

Мадам де Ментенон едва взглянула на чудесные камни:

— Они прекрасны, но, по совести говоря, я не могу носить их.

Она передала драгоценности его святейшеству.

— Продайте их, а вырученные деньги раздайте бедным.

— Ваше милосердие не знает границ!

Его святейшество передал украшения Иву, который принял их с той же опаской, что и до того — тушку лисы.

Людовик взирал на все происходящее с совершенно непроницаемым лицом, но мадам не сдержалась.

— Я бы никогда не рассталась с даром его величества! — провозгласила она. — Я слишком эгоистична и легкомысленна. Я надену браслет на Карусель.

Его величество кивнул мадам.

«Любой его поступок, даже ничтожно малый, великолепен», — подумала Мари-Жозеф и преисполнилась надежды на то, что он сохранит жизнь ее подруге.

— Мне следовало бы продать его, чтобы заплатить жалованье слугам, — прошептала мадам Мари-Жозеф. — Но все же я буду его носить, если только его не выманит у меня месье!

— А мне так хотелось, чтобы вы надели подаренные мною драгоценности, хотя бы раз, — сказал мадам де Ментенон его величество.

Он не повысил голоса, но и не понизил до шепота: ему явно было совершенно безразлично, услышат ли его посторонние. Месье внезапно обернулся к Лоррену и затеял с ним оживленную беседу; мадам столь же неожиданно пожелала продемонстрировать Мари-Жозеф, как работает затейливая застежка ее нового браслета. Все присутствующие притворились, будто не замечают размолвки между королем и его супругой. Даже его святейшество благовоспитанно отвернулся и стал задавать Иву вопросы о какой-то пролетевшей птице, промелькнувших растениях или назойливых насекомых.

«Король никогда не остается в одиночестве или наедине с близкими, — подумала Мари-Жозеф. — Ему безразлично, пребывает ли он в обществе особо приближенных на церемонии утреннего пробуждения или на глазах у всего двора».

— Сир, я всего лишь безобразная старуха и буду выглядеть нелепо в драгоценностях, которые были бы к лицу юной невесте.

— В моих глазах вы всегда останетесь прекрасной, — возразил его величество.

— Мое единственное украшение — мои добрые дела, которые я посвящаю вам, правителю милостью Божьей.

Людовик, которого в юности прозвали Дьёдонне, «Дар Божий», покачал головой.

— Все это так, но я еще и мужчина, которому хотелось порадовать жену.

Воцарилось неловкое молчание, которое не спешили нарушить ни король, ни мадам де Ментенон.

Внезапно молчание прервало хихиканье месье.

— Морская тварь? — воскликнул он. — Неужели морская тварь рассказывала непристойности?

— Именно так, а мадемуазель де ла Круа их нам переводила.

Лоррен глядел куда-то мимо месье, мимо Ива и его величества, мимо мадам. Он улыбнулся Мари-Жозеф своей неотразимой улыбкой, но уже лишился всякой власти над своей недавней жертвой.

— Пожалуйста, поведайте свою историю еще раз, мадемуазель де ла Круа, — томно протянул Лоррен, — месье и его величеству.

— Это не моя история, сударь! — Мари-Жозеф не собиралась отвечать холодно и резко, но не раскаялась, что ответ получился именно таким. — Это история…

— Я запрещаю тебе повторять ее! — вмешался Ив.

— …русалки.

— Она совершенно непристойная, месье, — уточнил Лоррен, — о том, как северные разбойники-викинги совокупляются с морскими тварями.

— И каковы же будут ощущения? Холодно, да и придется вымазаться в слизи? — Месье преувеличенно содрогнулся. — Я бы предпочел… Но, мой милый, ты знаешь, что я предпочитаю.

— В этой истории повествовалось не о совокуплениях с морскими тварями, а об убийствах, насилии и предательстве.

— Разумеется, месье де Кретьен, вы совершенно правы, — поддакнул Лоррен и продолжал, обращаясь к Мари-Жозеф: — Рассказ тем более возбуждает, что исходит из ваших прелестных уст. Подумать только, варвары, насилующие горгулий…

— Сударь! — Щеки мадам де Ментенон покрылись румянцем негодования, став единственным ярким пятном в ее облике. — Вы забываете, в чьем присутствии находитесь!

Любопытство на лице его святейшества сменилось выражением оскорбленной добродетели.

— Мадемуазель де ла Круа, — промолвил король, — вы можете учить морскую тварь фокусам, если это доставляет вам удовольствие, но не тешьте себя иллюзиями, будто имеете дело с человеком. Ваша мать никогда бы не стала выдумывать столь отвратительные истории.

Воцарилось молчание. Месье перестал ухмыляться.

— Ваше величество…

И тут ее перебил Лоррен:

— Она полагает, что ваше величество намерены стать каннибалом.

— И выбирайте выражения!

— Я никогда не утверждала ничего подобного, сир! — в ужасе воскликнула Мари-Жозеф. Она хотела лишь защитить его величество от подобных обвинений. — Никогда!

— Простите мою сестру, — вставил Ив. — Это говорит ее болезнь, она еще не поправилась…

Однако Мари-Жозеф продолжала с настойчивостью, подогреваемой лихорадкой:

— Пожалуйста, ваше величество, пощадите ее! Она — женщина, наделенная душой, как вы и я. Убив ее, вы совершите смертный грех.

— Я готов выслушать мнение о смертном грехе его святейшества, — сказал король, — я даже готов выслушать взгляды на смертный грех вашего брата. Но меня едва ли заинтересует ваше мнение.

— Вы называете его величество убийцей? — прошелестел, точно шелк, голос Лоррена.

— Зарезать тварь не означает совершить убийство или нарушить заповедь Господню. Господь дозволил человеку владычествовать над рыбами, птицами и скотом по своему усмотрению. Вам не стоит утруждать свой ум философией морали, мадемуазель де ла Круа. Это слишком утомительно для женщин. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Можете баловаться натурфилософией, а еще лучше — займитесь кулинарией!

— Но натурфилософия доказала, что русалка — разумная женщина! — крикнула Мари-Жозеф.

Людовик покачал головой:

— А ведь доктор Фагон уверял меня, будто исцелил вас от истерии.

И тут Мари-Жозеф вздрогнула от неожиданности: граф Люсьен сжал ее запястье, призывая замолчать.

— Ваше величество! — обратился он к монарху.