Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

– Ну! – Забравшись на передок, Сарвиссиан легонько стегнул лошадей. – Долгих лет, господин кафаликс.

– Вам тоже.

Фургон тронулся. Тень воротной арки проплыла над ним, мелькнули стражники. Кудахча, подлетела едва не раздавленная колесами курица. Эльга перебралась к заднему борту и опустила задравшийся полог, успев махнуть рукой кафаликсу:

– Долгой жизни, господин Саргюс!

Потом она ехала на передке рядом с Сарвиссианом. Мяла пальцы, слушала, как шелестят в саке за спиной листья. Им всем будто подрезали языки. Шиш, выш, мышь.

Погода портилась. По небу сначала отдельными стайками, потом сплошной пеленой поплыли облака. Ветер, неся песок и сор, налетал порывами, и тогда в фургоне принимались скрипеть сочленения. Солнце скрылось.

– Дождь будет сильный, – сказал Сарвиссиан.

Впереди торопилась, покачивалась карета, обгоняя их, несколько молодых господ, гикая и улюлюкая, промчались на лошадях галопом.

Дорога огибала холм. На вершине темнело зубчатое дерево крепостицы, на одинокой башенке полоскался стяг с красным пушным зверем на белом фоне.

– Здесь обжитые места, дорожные дворы чуть не в каждом местечке, – повернулся Сарвиссиан. – Как припустит, придется где-то остановиться.

– Хорошо, – кивнула Эльга, рассматривая печати на запястьях.

– А что там, у титора, правда, был мятеж?

– Был.

– И как он сам?

– Жив.

Сарвиссиан, хмыкнув, умолк. Навстречу им прокатили запряженные волами телеги, груженные кирпичом и кожами. Возницы подхлестывали животных хворостинами, стремясь попасть в город до дождя.

– Живо давай! Живо!

Пристроившись за телегами, брели несколько женщин с детьми. Еще дальше их нагоняли бородатые чумазые углежоги и дегтярщики. Один высокий, заросший по самые глаза углежог встретил фургон редкозубой улыбкой.

– О, Сарви!

– Здоров, Халута! – ответил ему Сарвиссиан, чуть притормаживая лошадок и свешиваясь к знакомцу. – Как семья?

– Растут.

– А я, пожалуй, женюсь скоро.

– О! – воскликнул углежог. – Неужто? Когда?

– Осенью, к Матушке-Утробе.

– А невеста не молода ли для тебя? – отклонился, заглядывая на Эльгу, Халута.

– Это госпожа мастер, чумазое ты бревно! – сказал Сарвиссиан. – По поручению титора Астараго направляется в Салланцу.

– А-а. – Углежог, подумав, неловко поклонился. – Не держите зла, госпожа мастер.

– Все в порядке, – сказала Эльга.

– Ну, мы поехали. Долгой жизни, Халута.

Сарвиссиан стегнул лошадок вожжами.

– На свадьбу пригласи! – крикнул Халута, стукнув в борт ладонью.

– Осенью!

Карета впереди пропала, то ли свернула куда-то, то ли прибавила ходу. Небо на востоке сделалось совсем темным, кажется, там даже сверкнуло.

– Думаю, до Колчицы успеем, – сказал Сарвиссиан, разглядывая, как раскачиваются верхушки елок на холме.

– Хорошо бы, – сказала Эльга.

Навстречу во весь опор проскакал всадник, мелькнули красный муландир да черная, с белым хвостом, шапка. Первые капли упали на лошадей, на платье, кольнули Эльге руку. Она потерла запястье. Зеленый, оставленный Униссой Мару лист казался шершавым раздражением кожи. Хоть расчесывай и сковыривай его совсем.

– Госпожа мастер, как вам Халута? – спросил Сарвиссиан.

– Веселый, – со вздохом сказала Эльга.

– Ведь сам на букет просится, да?

– Не знаю.

– А гроза?

– Я лучше спрячусь, – сказала Эльга и нырнула в фургон, пресекая дальнейшие разговоры.

– Как знаете, госпожа мастер, – огорченно пробормотал Сарвиссиан.

Доски желтели справа и слева.

Распихав клубни, тыквы, корзины и одеяла, Эльга опустилась на сено, извернулась, подобрала ноги. Сак замер под боком, даже не шелестнул. Покачивался фонарь. Ткань поверху темнела дождевыми крапинами.

– Какой я мастер? – горько шепнула себе Эльга.

Зажмурившись, она представила углежога, высокого, чумазого, с улыбкой до ушей. Ну-ка, листья, сложитесь, нарисуйте узор. Нет узора.

Фургон тряхнуло на камне, попавшем под колесо. Недалеко громыхнуло. Дождь стал сильнее, ветер растрепал край полога.

– Успеваем! – крикнул Сарвиссиан.

Эльга не пошевелилась. Фургон скрипел и вилял. Топот копыт сделался чавкающим, влажным. Несколько капель залетели внутрь, клюнули в лоб и в щеку. Ну, ладно, открыла глаза Эльга. Никто сдаваться и не собирался.

Она подвинула к себе сак.

Листья к запущенной в глубину руке не липли, шуршали вразнобой, и Эльга, не дождавшись отклика, просто взяла ворох наобум. Как хотите, глупые. Липа, яблоня, береза. Она подтянула ногой одну из досок.

Поехали?

Букет не хотел складываться ни в какую, листья сопротивлялись, грозя порезать пальцы, доска то и дело старалась выпихнуть листья из себя, а в голове вместо узора плыло пятно, и угадать что-либо в нем было невозможно.

Хорошо.

Эльга разбросала, смяла листья, исчеркала ногтем, очистила поверхность. Не хотите? А я все равно буду! Я должна! Она загребла из сака новую порцию. Послышался или не послышался возмущенный писк?

Над фургоном прокатился гром, дождь вдруг припустил так, что матерчатая боковина справа враз промокла и прилипла к дугам. Тьму расколола молния – резкая, зигзагообразная, оставившая после себя отражение под сомкнутыми веками.

Они остановились. Сарвиссиан просунулся внутрь.

– Подайте-ка фонарь, госпожа мастер!

– Сейчас.

Эльга стряхнула листья, встала и сняла с крючка жестяную, мягко булькнувшую маслом колбу. Сарвиссиан надвинулся, с усов, с макушки капало. Щелкнули, стукнули в его ладонях кресало и кремень.

– Ближе, госпожа мастер.

Эльга сдвинула защелку и открыла извозчику доступ к фитилю.

– Как бы не на сено, – сказал он.

Дождь шумел вокруг, качались тени елок.

Сарвиссиан стукнул кремнем, несколько искорок брызнули вверх, словно стараясь дотянуться до кончиков усов.

– Вот же кулема, – качнул головой на собственную неловкость извозчик, придвинулся, стукнул снова.

Огонек в фонаре вырос, заалел.

– Все, госпожа мастер, – сказал Сарвиссиан, – сейчас доедем.

Он опустил полог, забрав трепетный свет фонаря с собой. Фургон тронулся, зачавкали копыта. Эльга нащупала сак. Времени у нас много, сказала она листьям. Целый день, а то и больше. Тьфу! Она смахнула с носа упавшую сверху каплю. Все-таки я мастер. Я по-другому не могу. Понятно?

Пока ехали до Колчицы, Эльга на скорую руку успела набить три букета, и каждый был по-своему гадок и омерзителен. Листья собачились между собой, узор шел вкривь и вкось, пальцы ошибались, мяли не там, загибали не то, ноготь мизинца резал где хотел. Только присутствие Сарвиссиана за пологом останавливало от того, чтобы не заорать в голос.

Ничего-ничего.

Последний букет Эльга складывала в скрипе колес, мелькании света и торопливом топоте по деревянным мосткам.