Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

Тонкая веточка хрустнула под ногой.

Эльга миновала колючий малинник, разросшийся у дороги, мимоходом сорвала крупную ягоду, сунула в рот и нырнула под ольху, похожую на окривевшего, склонившегося стража в зеленом горжете. Неразборчивый лиственный шепоток следовал за ней по пятам, солнце прорывалось сквозь кроны и брызгало светом, но, казалось, не дарило тепло, а неприятно покалывало.

Эльга нашла подходящую полянку, по границам которой выстроились березы и низенькая ель, села и, выдохнув, закрыла глаза.

– Я слушаю.

Бегут.

Это было похоже на далекую волну, набирающую размах и скорость. Сначала слышишь шипение пены на мелких гребешках – бегут-бегут-бегут. Потом голос волны крепнет, гребешки схлопываются внутри, и оттуда уже ревет сама стихия – бегут!

Эльга задрожала.

Нет, это все же было похоже на бурю, когда одинокие порывы дергают вихры деревьев с краю, словно пробуя силу – бегут, бегут. Затем следует порыв яростнее, наполняя пространство не только шелестом листьев, но и треском ветвей. Бегут! И наконец буря прокатывается по тебе, крутя и играя, разламывая вокруг стволы, как щепки, комкая и пеленая окружающее в грязный и липкий ком.

Бегут!

– Тише, – одними губами произнесла Эльга.

Губы казались сухими. Лиственный страх застрял где-то под сердцем и шевелился, колол зубчиками. Как ни хотелось сбежать, поддавшись панике, Эльга только сильнее вцепилась в траву, сплетая ее с пальцами.

– Еще раз.

Бегут!

Шелест расслоился, рассыпался на слова, затем на звуки, а дальше сложился в узор. Через несколько мгновений Эльга увидела то, что видели далекие-далекие листья, передавшие своим собратьям весь страх и ужас произошедшего.

Низкие холмы, поросшие вереском и горечавкой, красно-фиолетовые, с пологими склонами. Дорога. Мост через ручей. На самом высоком холме – белая палатка с красными полосами и с вымпелом. Ниже – еще десяток палаток. Уже серых. А еще ниже полукругом, окаймлением – целый воинский лагерь.

День.

Лес растет далеко в стороне, но и оттуда заметно движение человеческих фигурок, дымки костров, блеск железа. Снизу, через траву, ощущается грубая ткань штанов и кожаные, деревянные, из березы и тополя, подбитые гвоздиками подошвы. Одинокий лист планирует на скат белой палатки, и сквозь него, будто из чьих-то внимательных глаз, становится видно, как неспешно строятся воины, как выходят вперед – в нагрудниках и без – мастера боя, как тонкой гусеницей изгибается позади основных сил строй лучников.

Людей много, несколько сотен.

Разделенные на центральный отряд и два крыла, они перекрывают дорогу к мосту. Небольшая группа конников прячется за взгорком, надеясь сыграть роль для внезапного удара во фланг, чтобы опрокинуть или хотя бы отвлечь врага.

Впереди, там, где дорога срывается с далекого холма, появляется всадник. Конь под ним черен, как ночь, а плащ переливается серебром.

Он один. Он не понукает коня, и тот неторопливо везет седока навстречу войску. Колышется вереск.

– Он один? Один? – прорастает среди строя шепот.

Короткое замешательство обрывает резкий звук трубы. Тур-ру-ра-а!

Воины поднимают щиты, обнажают мечи и шагают, а затем бегут вперед, на всадника, крича о Крае и кранцвейлере. Лучники по команде делают залп. Сотня стрел взмывает в чистое летнее небо.

– Слава Руе! – кричит седой человек, встав из-за столика у палатки.

Он чем-то похож на командира Некиса. Обступившие его подчиненные в муландирах и горжетах подхватывают крик:

– Слава! Слава!

Тем, кто бежит, не видно, что стрелы не торопятся перелетать через их головы, но Эльга может проследить, как они на мгновение застывают в верхней точке и начинают скользить обратно. Смертоносный дождь падает на лучников. Раздаются крики удивления и боли. Кто-то хрипит. Седой человек у столика вытягивает шею, чтобы посмотреть, что творится там, где только что стояли стрелки.

Тур-ру-ра-а! – поет труба.

Всадник на черном коне не делает ничего, но воины, не добежав до него каких-то десяти шагов, вдруг валятся в горечавку и вереск. Один, другой, третий, десятый. Двадцатый. Словно им подрубили ноги. Подскакивает щит. Взлетает вверх меч, но не находится руки, чтобы снова поймать его.

Люди валятся друг на друга и лежат, не шевелясь, не издавая ни звука. Мертвы?

Те, кто бежит следом за первой волной, успевают остановиться. Всадник останавливается тоже, чуть тронув за гриву коня. Худое лицо его искажает усмешка. Глаза, голубой и карий, светятся недоумением.

– Глупцы! Вы можете быть со мной, – произносит всадник.

Конь делает шаг. Воины дружно начинают пятиться. Кто-то, запнувшись, предпочитает отступать на четвереньках.

– Я совсем не страшен.

Всадник наклоняет голову.

Отчаянный смельчак, видимо, мастер боя, отталкивается от земли и молчаливо взлетает к коннику. Тускло взблескивает клинок, каленым острием направленный одинокому ездоку прямо в горло. Вместе с мастером плывут по воздуху невесомые травинки, и Эльга через них видит, как за одно мгновение человек из живого становится мертвым.

Хлоп!

Ее начинает трясти. А всадник хохочет, вскидывая голову к небу, будто за похвалой к Кияну-копейщику, и, кажется, чувствует себя счастливым. Разные глаза его смотрят чуть ли не с нежностью на застывших воинов.

– Ну, как хотите, – говорит он.

От легкого хлопка ладонью по шее конь под ним фыркает, переступает через мертвеца и идет вперед.

Воины падают и бегут назад, к лагерю, к испуганной суете на холме, где трепещет вымпел. Они хрипят, кричат, воют, и кости их трещат, как лес в бурю. Мечи, нагрудники, щиты – все отброшено, все уже не нужно. Только это не спасает. Тут и там бегущие взрываются кровавыми фонтанами, и брызги крови красят еще живых.

Пух! Пух!

Всадник кивает хлопкам, как поздравлениям, и неспешно правит коня к палаткам. Ухмылка не сходит с его лица.

Конный отряд, вынырнувший из-за взгорка ему наперерез, кувыркается в траву, едва показавшись. Люди, кони, пики – все беззвучно зарывается в вереск на полном скаку.

Труба еще пробует – тур-ру-ра-а! – звать в атаку, но всадник, высмотрев трубача, качает головой:

– А ты-то чего?

И человеческая фигурка, сломавшись, катится по склону и застревает в стене палатки.

На вершине холма вспухает паника, столик опрокидывается, командирская палатка заваливается набок и вспыхивает от огня, видимо, установленной внутри жаровни. Впрочем, всадник никому не дает уйти.

Становится вдруг тихо.

Ветер подбрасывает лист с земли, и Эльга видит мертвецов, усеявших склоны, ложбинки и вересковые поляны по обе стороны дороги. Всадник оглядывается, какое-то время длинными пальцами расчесывает конскую гриву и улыбается: