Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

– Ризинау привез из Стирии какую-то скульпторшу, чтобы их переделать, – сообщила Хильди, хмуро глядя вверх, – но ее сбросили с Цепной башни вместе с ним. Так что им пришлось подрядить на это дело простых каменщиков.

– Ах да…

Он смутно помнил, что этот вопрос как-то обсуждался представителями в суде. Какой-то молодой провинциальный самородок яростно кипятился: «Профессиональный скульптор – это аристократическое излишество! Нет такой задачи, с какой не справился бы честный работяга из Союза!»…

Орсо надул щеки:

– Клянусь Судьбами, они даже разрушить ничего толком не могут.

– Вы хотите сказать, что скучаете по старым изваяниям? – спросила Хильди.

Орсо открыл рот, собираясь ответить, но замолчал. Как и со многими другими вещами в эти дни, он испытывал по этому вопросу безнадежно смешанные чувства. Лорд Хофф однажды назвал статуи на аллее Королей «величайшим сокровищем Союза», прославляющим все, что есть и было благородного. Они поистине были чудом света – для тех, чьим идеалом является патриотическое чванство.

Вот только те статуи, разумеется, тоже были беззастенчивым надувательством, парадом своекорыстия и самодовольства (в котором Орсо тоже предстояло когда-нибудь занять место), где алчных палачей превозносили за их сострадание, мстительных милитаристов – за их терпимость, безрассудных бездельников – за их внимательность и заботу. И словно задавая тон этому беззастенчивому искажению правды, Байяз, величайший бесстыдник и вор в истории, был в буквальном смысле вознесен на пьедестал на обоих концах аллеи – за все, что он дал Союзу…

Орсо пожал плечами:

– Что тебе больше нравится: величественная ложь или уродливая правда?

– По мне, так лучше обойтись и без того, и без другого, – пробормотала Хильди.

Еще более смешанные чувства Орсо испытывал относительно изменений, произведенных на площади Маршалов. Он пытался держать подбородок кверху и идти с той беззаботной развязностью, что так раздражала его многочисленных охранников, но не мог удержаться, чтобы нет-нет да не опустить глаза. Не мог удержаться, чтобы не читать имена, высеченные на плитах, на которых некогда закончился парад в его честь. То здесь, то там виднелись оплывшие горки свечных огарков, осыпавшиеся венки, размокшие листки со словами благодарности – самодельные святилища, образовавшиеся вокруг имен наиболее почитаемых мучеников. Столько имен… Тысячи и тысячи; и за каждым стоял человек, умерший, чтобы он мог сидеть в золоченом кресле и делать вид, будто правит страной.

Может быть, к счастью, а может быть, нет, но его внимание вскорости было отвлечено обычными насмешками. Зима значительно уменьшила размеры толпы возле Народного Суда, но оставшиеся фанатики восполняли свою малочисленность интенсивностью своей ярости. Они наседали на охранников, потрясая памфлетами и выкрикивая оскорбления.

Орсо, как всегда, улыбался, махал и посылал им воздушные поцелуи.

– Вы так добры, мои подданные! Явиться ради меня в такой холод! Весьма любезно с вашей стороны!

Какая-то женщина плюнула в него, и он прижал руку к своей куртке, словно поймал букет цветов.

– Я сохраню это как величайшее сокровище!

– Да здравствует король! – выкрикнул кто-то.

– О нет, – проговорила Хильди.

Кто-то взобрался на один из разбитых пьедесталов возле ступеней суда. Блеснуло золотое солнце Союза на куске материи, которым отчаянно размахивал несчастный.

Толпу обуяла ярость.

– Да здравствует…

Крик оборвался воплем. Человека стащили вниз. Люди нахлынули со всех сторон, пытаясь добраться до него, чтобы принять участие в избиении.

Подобные случаи происходили все чаще. Кто были эти спонтанные роялисты? Сумасшедшие? Простаки? Самоубийцы? Или просто в людях накопилось столько разочарования в Великой Перемене, что это породило нечто вроде мании? Орсо был благодарен за любую поддержку, но неужели они не могли поддерживать его молча? Открытые демонстрации монархических чувств никому не приносили пользы – меньше всего самому монарху.

В своем последнем послании Тойфель сообщала, что планы понемногу приводятся в действие. Что он должен быть наготове. Что, возможно, все решится в течение нескольких дней. При мысли об этом ему приходилось каждый раз подавлять прилив нервного возбуждения.

Наклонившись к Хильди, он прошептал:

– Я думаю, Судья скоро отдаст меня под суд.

– Вы говорите это уже несколько месяцев.

– Ситуация становится опасной.

– Это вы тоже говорите уже несколько месяцев.

– Потому что это правда! Хильди, я серьезно. Сейчас, возможно, самый лучший момент для тебя уйти в сторону.

Она еще больше понизила голос и проговорила сквозь сжатые губы:

– У ваших друзей все получится.

Орсо мельком увидел своего последнего поклонника – его волокли мимо, бесчувственного, с кровью в волосах. Один из охранников лениво пнул его ногой. Толпа набросилась на старый флаг, словно стая волков на труп своей жертвы, готовые растоптать друг друга в своем рвении растоптать ненавистный символ. Капрал Хальдер наблюдал за происходящим со скучающе-отстраненным выражением, положив руки на бедра.

– Я, конечно, надеюсь на это, – пробормотал Орсо, – но, будучи реалистом…

– С каких это пор вы им заделались?

– …вероятность неудачи очень велика. – Фактически чем ближе был заветный день, тем она казалась больше. – А последствия неудачи…

Их едва ли стоило перечислять. Он и без того все время беспомощно прокручивал их в мозгу, а когда спал, они ему снились.

– Если у них все же ничего не выйдет…

– Вы узнаете об этом, когда услышите, как я разоблачаю вас в Народном Суде.

Орсо улыбнулся:

– Молодец, девочка! И пускай твое разоблачение будет скандальным, хорошо? Без этого скучного вычитывания списков имен, как стало принято в последнее время… Я хочу, чтобы твоя речь фонтанировала пикантными подробностями, шокирующими фактами и примерами моей низкой нравственности.

– О, я им устрою настоящий фейерверк, – пообещала Хильди. – На галереях все обосрутся.

– Может быть, до этого все же доводить не стоит. Там и без того воняет.

– Пошли, – буркнул Хальдер, подталкивая Орсо вверх по ступеням Народного Суда.

Было время, когда доступ к королевской особе диктовался правилами, изложенными в книге по этикету в четыре пальца толщиной. Теперь любой идиот мог безнаказанно пихать его в спину.

…Судья с комфортом развалилась в кресле, в то время как Орсо засунули в его монаршью клетку. Он увидел, что в передних рядах, где обычно прихорашивались гражданин Брок с его инглийцами, зияла дыра. Орсо очень надеялся, что им самим устроили скандальное разоблачение и уволокли в Дом Чистоты, но, наверное, это было бы чересчур большой удачей. Если подумать, удача не посещала его уже пару десятилетий.