Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

– Тишина в зале!

Гул голосов смолк, и вперед вышел Суорбрек. Он теперь расхаживал в кроваво-красном костюме – с тех пор, как был назначен главным обвинителем от Великой Перемены. Поскольку происходящее имело отношение не столько к закону, сколько к утешительным фантазиям и дешевой мелодраме, без сомнения, писатель подходил на эту роль как никто другой.

– После нескольких недель кропотливого расследования, – выкрикнул он (имея в виду несколько ночей, в течение которых несчастных вытаскивали наугад из их постелей), – преданные служители Великой Перемены, – (здесь имелись в виду вечно пьяные, накачанные наркотиками и рвущиеся убивать сжигатели), – вырвали с корнем самый зловещий заговор и вытащили его на свет правосудия!

Вечно у них новые заговоры. И вечно они самые зловещие. С каждым разом все более изощренные, дьявольские, не поддающиеся опровержению. Интриги, в которые каким-то образом оказывались вовлечены стирийцы, гурки и северяне – все сразу. Заговоры, предполагавшие, что враги Великой Перемены должны быть непостижимыми кукловодами и полными идиотами одновременно. Орсо подумал о том, что случится, когда сжигатели перебьют всех. Возможно, Судья напоследок устроит суд над самой собой, в пустом Народном Суде приговорит себя к смерти и спрыгнет с вершины Цепной башни? При этой мысли он не смог удержаться от совершенно неуместного смешка. Жаль, что он не доживет до того, чтобы это увидеть, – он-то, небось, превратится в кашу на дне сухого рва за много лет до этого события. Разве что его друзья из Дома Чистоты все же добьются успеха раньше, чем с ним будет покончено…

Взгляд Орсо переместился к последней группе несчастных, которых гнал к скамье подсудимых капитан Броуд, – и он поневоле выпрямился.

Большинство пленников старались выглядеть скромно. Этого было нетрудно добиться, проведя несколько дней на скудной пище и без мытья в каком-нибудь стылом углу Агрионта, поспешно превращенного в тюрьму. Однако женщина, выступавшая последней в этом трио, явно стремилась к противоположному эффекту. Она была разодета, словно для летнего турнира в расцвет старого режима, – сплошь пышный рыжий парик, драматические черные шелка и трепещущая грудь.

– Селеста дан Хайген, – пробормотал Орсо.

Он знал, что эта женщина отнюдь не глупа. Так почему же она оделась, словно собираясь исполнять роль злодея в этой конкретной пантомиме? Она сидела на скамье подсудимых, горделиво выпрямившись и бросая вызов оскорбительным выкрикам, свисту и непристойным замечаниям, сыпавшимся с галерей для публики, однако под ее слишком густым слоем румян проступала восковая бледность. Селеста взглянула на Судью, и заводила этого безумного цирка ухмыльнулась ей в ответ, задирая грязные ноги на Высокий стол и кивая обвинителю, чтобы тот принимался за свою праведную работу.

– Хенрик Йост! – взревел Суорбрек, обращаясь к первому пленнику, дородному человеку с двойным подбородком, в заплатанном жилете. – Вы обвиняетесь в ростовщичестве в особо крупных размерах, а также в участии в заговоре! Хотите ли вы что-нибудь сказать?

Тот поднялся со скамьи. Кажется, он был немного не в себе. Над его глазом набухал большой кровоподтек.

– Я признаю, что больше десяти лет служил старшим клерком по кредитованию в банкирском доме «Валинт и Балк»… – Свистки сверху. – Но это считалось уважаемым делом, самым что ни на есть почтенным! Я организовывал ссуды для достойных предприятий – фабрик и мануфактур по всему Миддерланду. Учреждений, которые давали работу множеству…

– Включая предприятия и учреждения , – прошипел Суорбрек, словно это была какая-то вершина черной магии, – принадлежавшие этой женщине , Селесте Хайген?

Хор презрительных возгласов. Кусок какого-то гнилого овоща прилетел сверху и разбился, разбрызгав сок по плиткам пола. Банкир воззрился на Селесту. Она тоже глядела на него, тяжело дыша сквозь раздувающиеся ноздри.

– Ну… да, но в те дни никто не считал это преступлением…

– Время – не защита от наказания! – прорычала Судья. – Виновен!

Йост хотел было что-то возразить, но Сарлби, перегнувшись через ограждение, ударил его по голове, заставив рухнуть обратно на сиденье. Суорбрек уже перешел к следующему обвиняемому, трепещущему человечку с ореолом стоящих дыбом волос и налитыми кровью глазами за треснувшими линзами.

– Пеатер Норлгорм, вы обвиняетесь в нелояльных высказываниях, роялистских симпатиях и участии в заговоре с целью поднятия бунта! Хотите ли вы что-нибудь сказать?

– Несомненно! – Человечек вскочил, потрясая зажатой в кулаке пачкой листов, исписанных торопливым почерком с обеих сторон. – Я могу предоставить железную защиту!

С галереи послышалось недовольное ворчание, когда он сдвинул глазные стекла на покрытую редкими прядями лысину и принялся перебирать свои разрозненные листки.

– Боюсь, мои записи несколько пострадали во время последнего обыска у меня в камере…

– Ты вроде бы сказал, что защита у тебя железная? – крикнул какой-то остряк с галереи, сопровождаемый смехом.

– Ага, вот!

Старик откашлялся, выпятил грудь и принялся читать свои заметки, нацарапанные на старой рубашке, декламируя с ораторскими подвываниями:

– Не сам ли Иувин, говоря с самнитами, сказал: «Правосудие – нечто большее, чем наказание, большее, чем месть»? Э-гм… – Он снова начал перебирать свои записи. Несколько листков выпало на пол. – И, кажется, Бьяловельд – нет, простите, минуточку… видимо, это был все же Вертурио… – сказал…

– Мы тут собрались не для гребаного урока истории! – рявкнула Судья, грохая кувалдой по столу. – Этот тоже виновен!

– Но я ведь только подошел к началу вступления…

Броуд вырвал из рук Норлгорма пачку записей и пихнул его на скамью, мимо которой тот промахнулся и шлепнулся на пол. Он сидел в окружении порхающих вокруг исписанных каракулями бумажных пакетов, свечных оберток и нотных листов.

– Селеста дан Хайген! – рявкнул Суорбрек.

Она поднялась с места. На ее ключицах проступали нездоровые красные пятна, но кулаки были стиснуты, словно у призового боксера, выходящего на ринг.

– Вы обвиняетесь в спекуляции, барышничестве, эксплуатации и участии в заговоре. – Как обычно, все пункты достаточно неопределенны, чтобы их можно было доказать или опровергнуть. – Хотите ли вы что-нибудь…

– Я хочу выступить с разоблачением! – выпалила Селеста, словно боясь упустить свой шанс высказаться. Она даже не позаботилась объявить о своей невиновности. В этом, возможно, она была права – невиновность обвиняемых в эти дни не имела для суда никакого значения.

Судья жадно облизнула губы.

– Прошу вас!