Гарт Никс - Леворукие книготорговцы Лондона [litres]

Он вынул из кармана лупу и вставил ее в глаз. Сьюзен освободила портсигар от содержимого и протянула ему.

– Билет побывал в стирке, – сказала она, кладя на стол картонный прямоугольник, – но еще видна надпись «Читательский билет» и часть номера: две первые цифры неразборчивые, а потом идет «семьдесят три». Имя было написано синими чернилами, и они расплылись. Думаю, это из библиотеки Британского музея.

– Нет, – тут же ответила Вивьен. – Форма и шрифт не те. Такие билеты выдают частные библиотеки. Можно выяснить, какая из них выпустила билет, восстановить его номер, а по нему – имя владельца.

– Как, с помощью магии?

– Ну зачем же, – ответила Вивьен. – Воспользуемся сначала традиционными способами. Наша реставрационная мастерская в Старом книжном – непонятно, правда, что она там делает, ведь все старые книги мы продаем здесь…

– В Старом книжном больше места и лучше освещение, – возразил Торстон, отрываясь от портсигара. – Так что у всего есть своя причина, юная Вивьен.

– Пусть так, – продолжала Вивьен. – Я только хотела сказать, что тетя Хелен и тетя Зои, которые там работают, могут отреставрировать что угодно, если оно написано от руки или напечатано. Их авторитет признают музейщики всего мира, им присылают книги и документы для изучения, обновления и реставрации. Уверена, они смогут выяснить происхождение этого билета, а заодно и имя владельца.

– Так я и думал, – сказал Торстон, возвращая портсигар Сьюзен. – Харштон и Гул, наши праворукие ювелиры. Стерлинговое серебро, Бирмингем, шестьдесят четвертый год. Перевернутая ладонь означает, что это был дар мира, преподнесенный с целью закрепить некое соглашение или даже союз между мифическими существами, пребывавшими в тот момент в человеческом облике. Хотя, по чести сказать, не припомню, чтобы такой пакт заключали в начале шестидесятых. Да и портсигары…

– Думаю, это можно проверить, – перебила его Вивьен. – Шестьдесят четвертый… Это не тогда у Харштона и Гула был пожар? Или в шестьдесят третьем?

– Да нет, в шестьдесят четвертом, – одобрительно пробасил Торстон. – Проводку замкнуло. Вообще-то, здание надо было перестроить сразу после войны, очень уж оно пострадало от бомбежек, а мы все откладывали и дотянули аж до семидесятых. Но тогда, в шестьдесят четвертом, от огня почти ничего не пострадало. Бумаги мастерской вместе с другими архивами лежат в шахте.

– Вещь не такая старая, и мастер, который ее делал, может до сих пор работать. Я напишу им, спрошу, – предложила Вивьен.

– Ага, и получишь ответ как раз ко дню летнего солнцестояния. И то если повезет, при их-то расторопности, – проворчал Торстон. – Значит, портсигар, читательский билет… а это что за бумажки?

– Имена, – сказала Сьюзен. – Мама никогда не называла полных имен, может быть не могла, но иногда вдруг начинала рассказывать, что когда было, кто и что делал, и я записывала все мужские имена, которые она повторяла больше одного раза. Вот только не знаю, какое имя к какой фамилии относится. Кроме Фрэнка Трингли. Его я знаю из открыток, и еще, как я говорила, мама всегда произносила его имя иначе, чем другие.

– И кто там у тебя? – спросила Вивьен.

Сьюзен развернула листок, положила его на стол и разгладила обеими ладонями. Над ним склонились все, кроме Меррихью: та была занята третьим печеньем и если бы подалась вперед, то уронила бы тарелку, которую держала на коленях.

– Имена вот: Джон, Магнус, Эдвин, Рекс. Из фамилий чаще других встречались три, но я так и не смогла связать их ни с именами, ни с событиями, которые она упоминала. Это Смит… да, знаю, пользы от него мало; затем то ли Эшер, то ли Ашер; и Листон или Бистон, а может, какой-нибудь другой «истон».

Меррихью хрюкнула. Возможно, она хотела что-то сказать, но слова застряли в шоколадном печенье.

– Мерри, а ну-ка давай печенье сюда! – загудел привлеченный звуком Торстон. – Не то объешься и тебе опять будет плохо.

– Да знаю я, знаю! – капризно ответила Меррихью и, схватив четвертое печеньице, поставила тарелку на стол. – Разве я виновата, что у нас так редко бывают гости!

– С именами долго возиться не придется, их совсем немного, – сказала Вивьен. – Но наши специалисты извлекут из них куда больше, чем обычные госслужащие. Инспектор Грин тебя уже проверяла, скоро мы получим все ее материалы. Еще раз прошу прощения, уверена, тебе кажется, что мы вмешиваемся в твою частную жизнь…

– Не кажется, а вмешиваетесь!

– Да. Я… Нам очень жаль, но у нас нет выхода. И поскольку материалы еще не пришли, то не могла бы ты, в порядке личного одолжения… назови дату и место своего рождения, пожалуйста. Полагаю, свидетельство о рождении у тебя есть, но имя отца в нем не проставлено?

– Да, отец неизвестен, дата рождения – первое мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, – ответила Сьюзен. – Ну и чего вы переглядываетесь?

– Извини, детка, – ответил за всех Торстон, чей йоркширский акцент от волнения стал еще заметнее. – День твоего рождения, вот что. В году есть такие дни, когда граница между Древним и Новым мирами истончается. Первое мая – как раз один из них.

– Первое мая, – задумчиво повторила Вивьен. – А час своего рождения ты знаешь?

– На заре, – ответила Сьюзен. – Вместе с солнцем. Мама говорила, что это, наверное, из-за названия паба, где все произошло.

– А как называется этот паб и где он находится? – продолжала расспрашивать Вивьен.

– Паб называется «Солнце во славе», это в деревне в паре миль от Гластонбери. Мама приехала туда в гости к другу-музыканту, который жил там «на руинах былой славы», как она выражается, и вдруг у нее начались схватки. Я родилась до срока. Мама, как только почувствовала, что началось, сразу поехала в больницу, но успела добраться только до ближайшего паба.

– Гластонбери, – задумчиво повторил Торстон. – Долина Авалона…

– Ты говорила, что раньше вы часто приезжали в Лондон на твой день рождения, – перебил его Мерлин. – Первого мая. Ты была здесь, в Лондоне, первого мая тысяча девятьсот семьдесят седьмого года?

– Мой двенадцатый день рождения, – ответила Сьюзен. – Да, я была здесь.

– Ты помнишь, где вы тогда останавливались, куда ходили? – спросил Мерлин и предостерегающе поднял руку, когда Вивьен попыталась вмешаться.

– Останавливались там же, где всегда: в старом, запущенном отеле у вокзала Виктория. Кажется, мама была знакома с его владельцами, и ей делали большую скидку. Но отеля больше нет – его снесли и построили там офисный центр. Это случилось три года назад, и мы перестали сюда ездить. А что?

Мерлин и Вивьен переглянулись.

– Маму убили первого мая тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, примерно в миле от вокзала Виктория. Мы так и не узнали, для кого она покупала цветы в тот день… а бандиты, которые на нее напали, потом ничего не могли вспомнить, как и те, которые приходили сегодня за тобой, Сьюзен. Не может быть, чтобы между этими двумя случаями не было никакой связи!