Бриджет Коллинз - Переплёт

— Позволь ему остаться еще на несколько дней, Роберт. Другие ученики поедут после сбора урожая, и он пока не окреп. Несколько дней погоды не сделают.

— Другие ученики младше. А раз он смог продержаться день в поле, то сможет и доехать.

— Да, но… — Она двинулась к нему и схватила его за рукав, чтобы он не мог отвернуться. — Просто дай ему еще немного времени.

— Ради всего святого, Хильда! — Отец издал сдавленный звук и попытался вырваться. — Не усложняй. И так тяжело. По-твоему, мне хочется его отпускать? Думаешь, после того как мы столько сделали, как мы столько боролись за поддержание чистоты дома, я горжусь тем, что нам предстоит принять? Мой собственный отец лишился глаза в крестовом походе!

Мама покосилась на меня и Альту.

— Не при детях…

— Да теперь-то какая разница? — Отец утер глаза рукавом и в отчаянии швырнул кружку на пол. Та не разбилась, а подкатилась к Альте и остановилась. Отец повернулся к нам спиной и облокотился о буфет, словно хотел отдышаться. Повисло молчание.

— Ладно, поеду, — проговорил я, — завтра же, — смотреть на родителей было невыносимо. Я встал, оттолкнул стул и, поворачиваясь, ударился коленом о край стола. На дрожащих ногах зашагал к двери. Задвижка как будто уменьшилась и не поддавалась; наконец я отодвинул ее с лязгом, эхом отскочившим от стен.

На улице луна поделила мир на две половины: темно-синюю и серебряную. Воздух был теплым, мягким, как сливки, пах сеном и летней пылью. Где-то ухнула сова.

На нетвердых ногах я доковылял до дальнего края двора и прислонился к стене. Мне стало тяжело дышать. В ушах звенел голос отца: колдунья проклянет его в мгновение ока. И мамин, ответивший ему: она уже это сделала.

Правду они говорили: я ни на что не годен. Меня охватило чувство собственной никчемности, сильное, сильнее пронизывающей боли в ногах. Прежде я никогда не болел. Я не знал, что тело способно на предательство, а ум может гаснуть, как лампа, погружая мир в кромешную тьму. Я даже не помнил, как заболел; в памяти остались лишь обрывки горячечных кошмаров. Даже воспоминания о жизни до болезни — прошлой весне и зиме — омрачала та же гангренозная тень, словно ничего здорового у меня уже не осталось. Я знал, что свалился без чувств после Дня летнего солнцестояния, мне об этом рассказала мама. Случилось это, когда я возвращался домой из Каслфорда, но никто не объяснил, где именно и как это произошло. Наверное, я вел повозку без головного убора под жарким солнцем, однако, стараясь вызвать в памяти тот момент, я видел лишь дрожащий мираж, последний взгляд на ослепительное солнце, затем закружилась голова и чернота поглотила меня. Несколько недель я ненадолго выныривал из тьмы, кричал, бился, умоляя, чтобы меня развязали. Неудивительно, что от меня хотели избавиться.

Присев на корточки, я закрыл глаза. Я видел их троих; они стояли, обнявшись. За спиной пронесся шепоток; что-то скреблось о стену сухими коготками. Звуки заглушили и уханье совы, и шелест листьев. Я опустил лоб на руки и притворился, будто ничего не слышу.

Должно быть, я инстинктивно переместился в самый темный угол. Когда я вновь открыл глаза, Альта стояла посреди двора и звала меня по имени. Луна сдвинулась на небосводе и теперь светила над коньком крыши; тени укоротились и припали к земле.

— Эмметт?

— Я здесь…

Альта вздрогнула и шагнула мне навстречу, вглядываясь в темноту.

— Что ты делаешь? Ты пытался уснуть?

— Нет.

Моя сестра так и стояла посреди двора. В окне второго этажа за ее спиной промелькнул свет лампы. Там готовились ко сну. Я начал было подниматься на ноги и не смог сдержать гримасу боли, как острым кинжалом пронзившей кости. Альта видела это, но помочь подняться не предложила.

— Эмметт, ты правда завтра уедешь?

— Отец сказал, что у меня нет выбора.

Я ждал, что она возразит. Альта была смышленой девчонкой и вечно изыскивала способы делать по-новому привычные вещи. Она умела подобрать ключик к любому запертому замку. Но сейчас она молчала, подставив лицо луне. В горле застрял комок. Вернулась ненавистная слабость; мир снова накренился сначала в одну сторону, потом в другую, и я, зашатавшись, оперся о стену — отдышаться бы.

— Эмметт? С тобой все хорошо? — Альта закусила губу. — Нет, вижу, что нет. Ты сядь.

Мне не хотелось слушаться ее, но колени подкосились вопреки моему желанию. Закрыв глаза, я вдохнул всей грудью аромат сена и прохладной земли, легкий запах навоза и сладость гниения компостной кучи. Альта присела рядом, зашуршав надувшимися юбками.

— Как бы я хотела, чтобы ты остался.

Не глядя на нее, я поднял плечо и снова опустил.

— Но, может, это к лучшему… — продолжила Альта.

— Как… как это возможно? — Я проглотил застрявший в горле комок, стараясь контролировать голос. — Хорошо, я понимаю. От меня вам никакой пользы. Всем будет лучше, когда я уеду… куда бы то ни было. Я даже не знаю, где она живет, эта переплетчица.

— Возле болот на Каслфорд-роуд.

— Ясно…

Интересно, как пахнут болота? Стоячей водой, гниющими камышами? И тем, и этим, и наверняка глиной. Глиной, которая проглотит тебя живьем, если свернешь с тропы и забредешь слишком далеко… проглотит, и никто никогда не найдет тебя.

— Откуда тебе так много о ней известно… ну, о переплетчице?

— Ну, не так уж и много. Мама с папой хотят как лучше. После всего, что случилось, ты там будешь в безопасности.

— То же самое сказала мама.

Альта не ответила и принялась грызть ноготь большого пальца. В фруктовом саду за конюшнями залился трелью соловей, но резко смолк.

— Ты не знаешь, каково им пришлось, Эмметт. Каково это — вечно бояться за тебя. Они заслужили покой.

— Но я заболел не по своей вине!

— Зато по твоей вине ты… — Она шумно выдохнула. — Нет, знаю, так говорить нельзя. Но нам всем нужно… прошу тебя, не злись. Все к лучшему. Ты выучишься ремеслу.

— Ага. И буду делать книги?

Она поморщилась.

— Переплетчица выбрала тебя. Это значит…

— А что это значит? И как она могла выбрать меня, если никогда даже не видела?

Мне послышалось, что Альта заговорила, но когда я повернулся, она смотрела на луну и лицо ее ничего не выражало. С тех пор как я заболел, она осунулась, а кожу под глазами словно вымазали пеплом. Она выглядела чужой, недосягаемой.

— Я буду приезжать повидаться с тобой, как только смогу, — проговорила она, будто это что-то решало.

Я уткнулся затылком в каменную стену.

— Они убедили тебя, верно?

— Я никогда не видела, чтобы папа так сердился…

— А я видел. Однажды он меня чуть не ударил.

— Да, — кивнула Альта. — Но ты, наверное… — Она не договорила.

— Я был маленьким, — продолжил я. — А ты — совсем крохой, ты не можешь помнить. Это случилось в День Пробуждения.