Бриджет Коллинз - Переплёт

Мебели в комнате почти не было: лишь сундук у изножья кровати, небольшой столик у окна и стул. Светлые занавески на окнах вздымались на ветру. Ни картин, ни зеркала. Впрочем, этому я был только рад. Дома я всякий раз отводил взгляд, проходя мимо зеркала в коридоре. Здесь же я стал невидимкой и мог слиться с пустотой.

В доме было тихо. Выйдя из комнаты, я услышал тиканье часов внизу и глухой стук молотка. Звуки отдавались гулким звоном, как камушки об лед. Мне в затылок подул ветерок, и я невольно оглянулся — не стоит ли кто за спиной? На мгновение пустая комната потемнела — туча закрыла солнце, — но уже через секунду свет стал еще ярче. Края занавесок трепыхались на ветру, как знамя.

Мне захотелось снова забраться в постель, закутаться в одеяло, как в детстве, и я почти повиновался этому желанию. Но в этом доме мне предстояло жить, и я уж точно не мог остаток дней прятаться в кровати.

Ступенька скрипнула под моим весом. Годы отполировали перила до блеска, но в солнечном свете кружилась густая пыль, а белая штукатурка местами отслаивалась от стен. Этот дом был старше нашего и, наверное, старше всей нашей деревни. Скольким переплетчикам он принадлежал? А когда нынешняя переплетчица, Середит, умрет, перейдет ли он ко мне?

Я осторожно спустился по лестнице, словно опасаясь, что ступени подо мной провалятся. Стук прекратился, послышались шаги. Одна из дверей в коридоре открылась, и на пороге появилась Середит.

— Ах, Эмметт, — она не спросила, хорошо ли я спал. — Заходи в мастерскую.

Я последовал за ней. Когда она назвала меня по имени, я стиснул зубы — почему-то мне это не понравилось, — но теперь она была моей хозяйкой, моим мастером, а я — подмастерьем. Я должен был ей подчиняться.

На пороге мастерской Середит остановилась. Сначала мне показалось, что она хочет пропустить меня вперед, но она торопливо вошла и завернула что-то в тряпицу, я не успел увидеть, что именно.

— Заходи, сынок.

Я переступил порог. Комната была прямоугольной, с низким потолком и рядом высоких окон, в которые лился ясный утренний свет. Вдоль стен тянулись верстаки, а между ними стояли Другие предметы, названия которых я пока не знал. Тускло блестело старое дерево, сверкали наточенные лезвия, лоснились потемневшие от машинного масла металлические рукоятки… здесь было так много всего, что взгляд не мог надолго задерживаться на чем-то одном. В дальнем углу виднелась печь, выложенная терракотовыми, охряными и зелеными изразцами. С натянутой проволоки свисали листы бумаги: какие-то одноцветные, яркие, другие — с орнаментом, напоминающим поверхность камня, перья или листья деревьев. Я потянулся к ближайшему листу, переливавшемуся синим, подобно крыльям зимородка; мне захотелось коснуться этих крыльев, порхавших у меня над головой…

Отложив свой сверток, переплетчица подошла ко мне и стала показывать различные предметы и называть их.

— Ручной пресс. Обжимной пресс. Позолотный пресс. Шкаф для хранения у тебя за спиной, сынок. В этом шкафу — инструменты, в следующем — кожа и ткань. Корзина для бумажных отходов здесь, всегда под рукой. Кисти вот здесь, на полке. Клей — там.

Я не успевал запоминать. Вскоре я и вовсе отбросил попытки запомнить все это и стал просто ждать, когда она договорит.

Наконец переплетчица взглянула на меня, прищурилась и произнесла:

— Ну-ка, сядь.

Я чувствовал себя странно. Мне не было плохо или страшно. Но что-то внутри меня пробуждалось и оживало. Петляющий рисунок дерева на верстаке казался картой места, где я когда-то бывал.

— Странное чувство, верно, сынок?

— Какое?

Она по-прежнему щурилась, глядя на меня, один глаз цвета чая с молоком казался почти белым на свету.

— Все рожденные переплетчиками чувствуют это здесь. А ты рожден переплетчиком, мой мальчик.

Я не знал, что значат ее слова. Но, попав в эту комнату, я понял, что должен быть здесь, и на душе вдруг стало легко. Я словно учуял запах дождя после долгой засухи и увидел проблески своего прежнего «я» — стал таким, каким был до болезни. Здесь, среди запахов кожи и клея, я был как дома.

— Ты почти ничего не знаешь о книгах, верно? — спросила Середит.

— Так и есть.

— И, наверное, считаешь меня ведьмой?

— Что? Конечно, н-н… — запнулся я, но она молча отмахнулась, велев мне замолчать, и улыбнулась краешком губ.

— Ничего, ничего. Думаешь, я дожила до таких-то лет, не зная, что обо мне говорят люди? О нас, переплетчиках, толкуют разное.

Я отвел глаза, но она продолжала, словно не заметив моей реакции:

— Твои родители не подпускали тебя к книгам, верно? И теперь ты не можешь понять, почему оказался здесь.

— Вы потребовали меня в ученики. Разве нет?

Она как будто не слышала меня.

— Не тревожься, сынок. Наше ремесло ничем не хуже и не лучше других. И это хорошее ремесло. Переплетное дело старо, как алфавит, а может, и старше. Люди его не понимают, но стоит ли этому удивляться? — Она поморщилась. — Крестовый поход окончен, и на том спасибо. Но ты слишком юн, чтобы помнить. Тебе повезло.

Последовало молчание. Я не понимал, как переплетное дело может быть старее алфавита и книг, но Середит уставилась в пространство, будто бы не замечая меня. Проволока раскачивалась на ветру, разноцветные листы бумаги трепыхались. Но вот переплетчица заморгала, почесала подбородок и произнесла:

— Завтра поручу тебе кое-какие дела. Будешь прибираться, мыть кисти помаленьку. Может, поучу тебя выделывать кожу.

Я кивнул. Мне захотелось побыть в мастерской одному. Как следует все рассмотреть, порыться в шкафах, взвесить на ладони инструменты… Мастерская взывала ко мне, приглашала попробовать себя в деле.

— Ты можешь осмотреться, если хочешь, — словно прочитала она мои мысли, но когда я начал подниматься на ноги, старуха жестом велела мне сидеть. — Не сейчас. Позже.

Середит снова подобрала свой сверток и повернулась к низкой двери в углу, которую я не заметил сразу. Там было три замка, и каждый открывался своим ключом. Я успел увидеть ступени, уходящие во мрак, и полку сбоку от двери, куда она положила сверток. Вернувшись в мастерскую, она закрыла дверцу и заперла ее, загораживая замки своим телом.

— Туда тебе пока нельзя, сынок, — переплетчица то ли предостерегала меня, то ли хотела успокоить. — Не суйся в запертые двери, и ничего с тобой не случится.

Я глубоко вздохнул. Мастерская по-прежнему пела, взывая к моей душе, но в этой сладостной песне появилась тревожная нота. Вот как… Под залитой солнцем комнатой крутая лестница уходит вниз, во тьму. Я ощутил пустоту под ногами, словно подо мной проваливался пол. Всего минуту назад я чувствовал себя в безопасности. Я был очарован этим местом. Но стоило бросить взгляд на дверцу, и чары разрушились подобно тому, как сон превращается в кошмар.