Бриджет Коллинз - Переплёт

Мама не плакала с того самого дня, как Джо Таннер пробрался в конюшню и его лягнула лошадь, забив до смерти; до того я видел ее в слезах всего раз, когда маленькую Фрейю Смит задавило жерновом. А уж отец и вовсе никогда не плакал. Сейчас лицо его раскраснелось и опухло, глаза налились кровью, а уголки губ опустились. Было в этом что-то непристойное, точно я смотрел на голого человека или сырое мясо.

Что-то случилось с Альтой.

Я понял это сразу, и почва ушла из-под ног; я потерял равновесие, и мне показалось, что сейчас упаду. Я не мог говорить, но и тишина казалась нестерпимой; однако я знал — что бы ни нарушило ее, будет лишь хуже.

— Сядь, — сказала мама. Секунду назад мои колени ослабели и ноги не держали меня; теперь же я не мог согнуть окаменевшие суставы.

— Что случилось? — спросил я.

— А ты, что ли, не знаешь, сын? — Отец говорил устало, почти ласково.

— Где она? — Мама глубоко вздохнула, и внутри меня все перевернулось. — С Альтой что-то стряслось, да? С ней все в порядке? Скажите, что случилось!

— С Альтой? — нахмурился отец. — Альта наверху.

— Не поздно ли ты вспомнил о сестре, Эмметт?

Тишина. Мамино лицо стало как лед: неподвижное, белое, столь суровое, что у меня перехватило дыхание. Я перевел взгляд с нее на отца, потом снова на нее, и вдруг все понял.

— Я… — промолвил я, презирая слабость в своем голосе и дрожь, — я не…

— Я не знаю, что сказать тебе, — оборвал меня отец. Он никогда не казался мне стариком, но сейчас стоял, оперевшись о каминную доску, точно боялся упасть. — Мой сын. Мы-то думали, что ты хороший парень. Гордились тобой.

Молчание окутало меня со всех сторон, и мне стало труд но дышать.

— Я ничего не… — попытался объясниться я. — Я лишь… — Я не мог выговорить простые слова, точно заново учился говорить.

— Как ты мог? — Мамин голос прозвучал точь-в-точь как Альтин, как если бы Альта повзрослела, постарела и потеряла надежду. — Не понимаю, Эмметт. Зачем, объясни?

— Что — зачем?

— Зачем ты решил уничтожить будущее Альты? Зачем лгал нам? Зачем пренебрег всем, чему мы тебя учили?

— Я ничего такого не делал! — Наконец я собрался с силами и попытался объяснить. — Я не лгал! Просто… я не хотел причинить ей вред.

— Как ты смеешь так говорить! — Мама согнулась пополам, точно ей не хватало воздуха. — Ты знал о ее чувствах. Ты знал о наших чувствах, о том, как все мы надеялись… — Она сглотнула. — Мы позволили тебе быть с ними, хотя ты должен был работать. Мы верили тебе. А ты все испортил. Намеренно. Зачем ты так поступил?

— Потому что я… — Я осекся. Колени задрожали, точно я увидел гадюку в траве и вовремя замер. — Альта тут ни при чем. Вы тоже.

Папа сделал несколько шагов и остановился в центре комнаты.

— Не говори так, — сказал он. — Ты не такой. Ты не стал бы забывать о семье. То, что ты делал с этим… мальчиком… Все случилось не по твоей воле. Ты этого не хотел.

Я уставился на него. Он думал, что я поступил так из злобы, ревности и желания отомстить; он хотел представить все так, будто мною двигала ненависть. Иначе я стал бы таким. Дрожь в коленях распространилась по всему телу; я затрясся, точно земля дрожала под ногами. Я хотел быть только с Люцианом; никто другой мне не нужен был. Каким это меня делало? Кем ?

— Прошу, — ответил я, — все было совсем не так. Я не пытался насолить Альте. Я… мы… любим друг друга.

Мама ахнула.

— Замолчи!

— Прошу, — срывающимся голосом повторил я.

— Ни слова больше! — Отец ходил из угла в угол.

Я вперился взглядом в бумажное колечко, приставшее к потолку. Вспомнил, как Люциан стоял на стуле и вешал бумажную цепь в канун Завершения. В тот день мы танцевали вальс, и близость наших тел привела меня в смятение. Воспоминание застигло меня врасплох; я прикусил щеку и сосредоточился на боли.

— Что сделано, того не изменить, — наконец сказал отец. — Больше мы об этом говорить не станем. Если это снова повторится, Эмметт, считай, семьи у тебя больше нет На том и закончим. Понял?

Я медленно проговорил:

— Что «это»? Что «это» не должно повториться снова?

— Если ты еще хоть раз притронешься к другому мальчику… другому мужчине, или позволишь ему дотронуться до себя… Если мы услышим слухи, грязные сплетни — что угодно, — он замолчал. — Тебе ясно?

Мне было нестерпимо больно видеть, как отец на меня смотрит. Я словно стал для него чужим. Если я соглашусь, они простят меня, и все вернется на круги своя; мы сможем притвориться, что ничего не случилось…

— Пожалуйста, — взмолился я, — выслушайте меня. Прошу. Мама. — Я повернулся к ней, стараясь не замечать выражения ее лица. — Вы же хотели, чтобы у нас с Альтом была другая жизнь, верно? Он предложил мне работу в Каслфорде. Я мог бы работать у него.

— Что ты несешь?

Мой голос срывался, я тараторил, но ничего не мог с собой поделать.

— Почему только Альта может выйти замуж и сбежать от тяжелой жизни? Вы хотели, чтобы он спас ее. Почему он не может спасти меня? Я могу уехать и служить его секретарем…

— Быть его шлюхой? — процедил отец.

Повисла тишина, словно кто-то уронил хрупкую вещь, и та разбилась вдребезги.

— Роберт, — промолвила мама.

— Что, правда глаза режет?

Мой голос вдруг успокоился, хоть я и не понял, как это у меня вышло.

— Вы хотели, чтобы Альта вышла за него, — сказал я. — Что ж, он все еще может жениться на ней. Если я попрошу, он сделает ей предложение. О таком счастливом конце вы мечтаете?

Мама встала со стула, на котором сидела.

— Скажи, — произнесла она, — ты это серьезно?

Я не ответил.

— Ты правда считаешь, что это возможно? — сказала она тем же спокойным тоном. — Что Альта может выйти за него после того, как он… после всего этого. По-твоему, мы позволим такому человеку прикоснуться к нашей дочери хоть пальцем? И она будет счастлива выйти за мужчину, который сделал ей предложение, потому что ты его об этом попросил?

— Но если он по-прежнему ей нужен…

— Да как ты смеешь! С чего ты решил, что можешь поступать, как твоей душе угодно, а Альта станет подбирать твои объедки? Как смеешь ты считать, что она согласится довольствоваться столь ничтожной судьбой?

— Я этого не говорил!

— Довольно! — Отец встал между мной и матерью. — Довольно, Хильда. Не желаю больше слышать ни слова. Эмметт, ступай в свою комнату. Завтра мы проснемся и забудем об этом. Сейчас мне противно даже смотреть на тебя.

— Позволь объяснить… — начал было я, даже не понимая толком, к кому из них обращаюсь.

Мама подошла совсем близко ко мне и занесла руку. Я же, дурак, отшатнулся, и тут же пришел в ужас — как я мог предположить, что она меня ударит? А она лишь ласково погладила меня по щеке, как малое дитя.