Ирина Нельсон - Нетрадиционная медицина

Немного успокоившись, я перечитал сказку еще раз. Никаких указателей и ключей в ней не нашлось – только невероятное обилие самых разных стран и всяческих «волшебных» предметов. Видимо, она была нужна лишь для одного – привлечь внимание попаданца.

Если так, то свою роль сказка выполнила. Я определенно загорелся желанием прочитать всё остальное. Инжир определенно знал, как ходить между мирами – женщина в сказке то и дело металась между этим альтернативным и моим родным. Только где взять остальные его сказки?

С этим вопросом я обратился к первому же матросу, который принес мне ведро и помог с естественными надобностями.

- Ты точно доктор Лим? – смерив меня удивленным взглядом, уточнил он. – Тебе сколько лет, малец? Мелкий какой-то, легенды хочешь…

- Мне восемнадцать! – проглотив оскорбленное «тридцать», сказал я. – Да, я тот самый доктор Лим!

- Да, хорошо, что ты в повязке и очках ходил всюду. Такого молодого никто бы не послушал, - проворчал тот и, схватив ведро, пошел к двери. – На нашем корабле сказаний Констатора больше нет. Как приплывем в Трехбережье, у тамошнего мореплавателя спросите. Он в своё время все пути избороздил в поисках этой загадочной Интренет. Много где бывал, много что читал, в последний раз чуть не помер от морской язвы. Если кого спрашивать – так это его.

- Благодарю, - вздохнул я. – И за справку и вообще…

Матрос притормозил и обернулся. Поверх густой кудрявой бороды, с обветренного, рано состарившегося лица на меня глянули светлые глаза.

- Я тоже кой-чего спросить хочу, - вдруг сказал он.

Я удивился.

- М?

- Почему сказал, что хаоситом был? Да еще не по своей воле? – выдал он. – Мы все знаки знаем, ты им не был никогда, а в секту принимают только по доброй воле.

- Меня всё равно объявили бы хаоситом. Я лечил запрещенными методами и в моей сумке были всякие вещи… - и тут до меня, словно до того анекдотичного жирафа, дошло. – Секундочку! А вы откуда знаете все их знаки и порядки?

Матрос фыркнул, закатил глаза и, поставив на пол ведро, закатал рукав. На загорелом дочерна предплечье белели две тонкие полоски шрама – крест-накрест.

- Из разрисованных в эти земли ходят только дураки. Умные со шрамами идут, - снисходительно пояснили мне. – Но ты этого не знаешь!

- Понял, - закивал я. – Я ничего не видел и не слышал. Вы простые матросы, господин Чан – обычный купец!

- Что, и даже не спросишь, ради каких порядков себя разукрашиваем?

- Нет, благодарю. Мне это ни к чему, - открестился я.

А матрос не успокаивался:

- Раз уж тебя за нашего брата приняли, то почему бы им не стать? Нам такие умники нужны. Запретов мы не ведаем. Хочешь – иглами коли, хочешь – трупы режь, хочешь – с мужиками спи. Никто дурного не скажет. У нас и надежное убежище есть на тайном острове.

Вот про мужиков он точно зря упомянул! Мне одного Аранта хватило, а если их там таких полный остров?! Да ну на фиг!

Но как умный человек отказываться я не стал. Эти ребята мне помогли и до сих пор ничего плохого не сделали. Не стоило рубить связи.

- Я хочу домой добраться. Но за предложение благодарю. Если с возвращением ничего не получится, то тогда, пожалуй, я подумаю.

Матрос флегматично пожал плечами, снова взялся за ведро и вышел. Я остался сидеть на постели и задумчиво смотреть ему вслед. Да… Мне бы следовало догадаться раньше. Вот уж действительно, жираф!

* * *

Кабак в Приморье был один. Народ не любил крепкие хмельные напитки, да и служители Равновесия не одобряли пьянства. Поэтому в нагрузку к кабаку прилагался постоялый двор для всякого проезжего люда и богатая кухня. Народ в нем останавливался самый разный, и хозяин – крепкий мужик в самом расцвете лет - повидал всяких заморских гостей. Но вот чтобы за его столиком напивался один из служителей Равновесия, да не простой послушник, а мудрец Порядка – такое было на его памяти впервые.

Косые, озадаченные и пораженные взгляды Аранту были безразличны. Стекло пузатых бутылок с кисло-сладким вином искажало знакомые лица – и этого для него оказалось достаточно, чтобы с успехом положить огромный валун на мнение приморцев и пасть в пучины беспробудного пьянства. Но отчего-то никакой хмель не мог заглушить прошедших дней. Наоборот – с каждой выпитой кружкой все разговоры, детали и подробности становились всё четче, лучше, острее. Словно вино разгоняло то дрожащее марево в голове, которое окутало Аранта, когда нежные шелковые одежды Тэхон мелькнули у скал и окончательно исчезли в море.

Первым связным воспоминанием Аранта после черного тумана, наполненного собственным отчаянным криком, было помертвевшее лицо Зденьки, и её огромные глаза, больше похожие на подернутые ряской русалочьи омуты:

- Из моря вышла, в море и ушла, - только и выговорила она после того, как служители вернулись с кобылой, но без Тэхон.

А потом омуты её глаз остановились на Аранте и его разбитом носе. Зденька не сказала ему ни полсловечка, но Аранту хватило и того, как она отвернулась. Во внезапном побеге заморской госпожи и гибели был виноват он.

Это он испугал, поторопился, слишком настаивал… Вина разъедала не хуже кислоты.

А Светозар дорвался до вещей Тэхон и потрошил их с ликованием.

- Этот Лим был хаоситом! Посмотрите, как варварски он обошелся с книгой Пересвета! Весь рецепт перевран, зачеркнут, поверх какие-то письмена! А это? Полная шкатулка игл! Я знаю эти иглы – их втыкают в тело и именуют эту пытку лечением! И эти прозрачные мешки явно сделаны из родовых пузырей, вы только посмотрите, какие они прозрачные! Мерзость, хаоситская мерзость!

Он прикасался к вещам двумя пальцами и брезгливо выкидывал их из котомки Тэхон. Любовно уложенные платья, ленты и шелка летели на усеянный осколками пол, яркие цвета тускнели от грязи, рвались тонкие ткани. Светозар перебирал длинные иглы, выпавшие из сломанной шкатулки, и тыкал всем под нос исписанные рукой Тэхон берестяные страницы. От его жарких речей, обличающих прокравшегося в самое сердце Равновесия стервеца, Зденька успокаивалась, утирала щеки, согласно кивала, Годана с Ильей поддакивали, тяжело вздыхая, а Вольга и Дуняша ужасались тому, что они так долго служили самому настоящему хаоситу.

И только Аранту было муторно от вида сухих сморщенных рук, разбрасывающих девичьи побрякушки. Умом он понимал, что Светозар прав, что Тэхон надо объявить хаоситкой и вымарать из народной памяти всякие упоминания о её участии в борьбе с крупом, но… Часть его души, та самая, в которой прятались совесть и честь, гневно звенела в протесте. Всё внутри восставало. Хотелось схватить Светозара, этого мерзкого мародера, осквернившего котомку госпожи, и затолкать ухоженную длинную бороду прямо в глотку. Внутренний голос настойчиво шептал, что Тэхон не сделала ничего плохого. Она выматывалась, она работала. Пусть и непривычные, но ведь её лекарства были настоящими! Они все пили её отвар, весь город пил – и ничего плохого ни с кем не случилось! Она даже велела петь пятую песнь Мороза, и она работала! Люди выздоравливали! Ведь она сама крикнула, что была хаоситкой не по своей воле! Она пела песнь!