Андрей Стригин - Кирилл Обломов и его невероятные миры

Поднимаюсь с земли, стряхиваю с кольчуги прилипшую грязь и слюну хищников, вздыхаю, а ведь она права, не отплатить за своё спасение — чёрная неблагодарность.

— Конечно, помогу, бабушка, — я пытаюсь в свой голос добавить нотки энтузиазма, вероятно, не очень получилось, и старуха хмуро усмехнулась.

— Ну, так, пойдём, милок. Или на метле прокатимся? — предлагает она.

— Давайте пешком, — прошу я.

— Да как скажешь, пешком так пешком. Избушка моя недалеко, у края болота стоит. Правда сыростью от топей тянет, вот и радикулит из-за этого разыгрался, но зато соседи близко и не так скучно старушке.

Я вздрагиваю, представив, о каких соседях она говорит, но делать нечего, покорно иду за шоркающей ногами Бабой-Ягой. Хочется себя ущипнуть, до сих пор не могу поверить в реальность происходящих событий.

Вот она приостанавливается, с раздражением что-то смахивает с тропы метлой и нечто визжащее отлетает в сторону, ломая кустарник, поспешно уносится прочь.

Лес раздвигается в стороны и в просветы между кронами деревьев заглянула жёлтая Луна, поблизости ухнул филин, лягушки на болоте, как по команде смолкли.

— Вот мы и пришли, сейчас я тебя накормлю, напою и спать уложу, а завтра работу сделаешь и можешь идти по своим делам, — по-хозяйски говорит она, ласково отводя рукой ветку яблони, усыпанную множеством наливных яблочек.

На поляне стоит бревенчатая избушка, окружённая странным забором. Внезапно я понимаю, из чего сделана ограда. Рот моментально заполняется тягучей слюной, от страха подкашиваются ноги. Вместо кольев в землю вбиты человеческие кости, а кое-где на них надеты черепа. Останавливаюсь не в силах сделать шаг, старуха с неудовольствием оборачивается.

— Что застыл? Проходи во двор, только к тому сараю не подходи, живёт там медведь, но он на цепи, так, что не бойся. Проходи же, — толкает меня вперёд.

Словно во сне захожу во двор, сердце сжимается от леденящего ужаса, я во владениях Бабы-Яги.

— Захочешь воды, вон колодец, а я пока баньку истоплю, — она, постанывая, хромая на одну ногу, уходит к хозяйственным постройкам. В загоне моментально загоготали гуси, разбуженные её причитаниями и громкой вознёй.

Вода! Одна мысль о ней заставила сильнее биться сердце, бросаюсь к колодцу, тащу за верёвку тяжёлое ведро и жадно пью, делая большие, судорожные глотки.

Живительная влага очищает разум, и тело наливается силой, даже страх утихает, засев лишь маленьким холодным комочком где-то под сердцем. Оглядываюсь по сторонам, вблизи навес, под ним натянуты верёвки и, мне поначалу показалось, там вялится рыба, но оказались на них связки зелёных лягушек. Под другим навесом сушатся мухоморы и пучки душистых трав. В сарае завозился медведь, гремит цепь, он высовывает огромную морду, но на него зло прикрикивает старуха и зверь поспешно убирается обратно. Не знаю почему, но мне стало жалко медведя, будет возможность, обязательно отпущу его на свободу.

— Тебя как звать, милок? — слышится голос Бабы-Яги.

— Кириллом, — слегка запнувшись, говорю я.

— Чудное имя, — шамкает она. — Верно, из дальних краёв?

— Из дальних, бабушка, — соглашаюсь я.

— Это хорошо, — почему-то радуется старуха. — А родители, где твои?

— За болотом, — неопределённо говорю я.

— Верно, ищут тебя уже, — она внезапно появляется за моей спиной, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Конечно, ищут и скоро найдут, — едва не вскричал я.

— Что ж, я гостям рада, — ухмыляется старуха, искоса бросив взгляд на ужасную изгородь.

Затем она уходит к бане и вскоре из неё повалил крепкий дым. Я бесцельно хожу по двору, высматривая пути к отступлению. Не верю я этой старухе, не отпустит меня, взгляд у неё злющий и хитрый, я уверен, задумала она мысль чёрную.

Как бы невзначай подхожу к калитке, мгновенно с ветки слетает филин, проносится над головой и глухо ухает, моментально слышится насмешливый голос Бабы-Яги.

— Ты куда-то собрался, Кирюша?

— С чего вы взяли, бабушка, просто хожу, — я нехотя отхожу от выхода, прищурив глаза, со злостью смотрю на филина, который сел на ветку яблони и не сводит с меня немигающего взгляда. Будет возможность, пёрышки ему выдёргиваю, мстительно думаю я. Филин словно читает мои мысли, переваливается с лапы на лапу, скрипнул крючковатым клювом, крепче обхватывает острыми когтями ветку. Да уж, справится с ним, будет сложно, разве, что палкой навернуть. Интересно. Есть ещё охранники, или только филин?

Словно подтверждая мои опасения, в загоне громко гогочут гуси и, переваливаясь с боку на бок, выходят из него огромные птицы, ну просто мутанты какие-то, размером с добрых индюков, а то и больше. Они окружают меня, и я пячусь к бане, с удивлением и растерянностью замечаю, что клювы у них тоже странные, усеянные острыми зубами, как у крокодилов. От пары штук, конечно, можно отбиться, но со стаей вряд ли, уныло думаю я, и вваливаюсь в предбанник.

Баба-Яга оборачивается ко мне, учтиво говорит:

— Одежду сюда положи, её обдериха постирает, а оденешь эту, — указывает она на белые холщовые штаны и такую же белую рубашку. — Да с банником будь поучтивее, он не любит когда кто-то моется после двенадцати, но я уговорила его не свирепствовать, чёрную курицу задушила и, не ощипывая, закапала под порогом бани, — гнусно улыбается старуха, — вот и кусок чёрного хлеба положила и крупной солью засыпала. Надеюсь, не станет он тебя обжигать кипятком и кидаться камнями в печи-каменке. Разве, что в стену будет стучать, но ты не бойся, до смерти он запаривать тебя не будет.

— Банник, а кто это? — вздрагиваю я, но пытаюсь не подавать вида, что мне страшно.

— Не уж то никогда не встречался? — удивляется Баба-Яга.

— Так мы привыкли мыться в ванной, под душем, — невольно шмыгаю носом, так мне не по себе.

— Банник — дух, живущий в бане, а обдериха — его жена. Если найдёшь с обдерихой общий язык, одежду выстирает и дырки заштопает, волосы расчешет. А если всё же захотят чинить против тебя зло, вот, возьми, — старуха протягивает железный прут, — они как огня боятся железа.

— Спасибо, бабушка, — уныло говорю я. Никогда бы не мог подумать, что мытьё в бане такой опасный процесс, лучше грязным ходить, чем одной рукой веничком себя наяривать, а другой — железным прутом от нечисти обороняться.

— Пойду, ужин разогрею, тебе надо хорошо поесть, а то работать завтра будешь плохо, да и не ровен час похудеешь, — хихикнула старуха, нижними зубами почесала верхнюю губу и, вздыхая и кряхтя, удаляется.

Остаюсь один, испуганно таращусь по углам, но никто с криками не выскакивает. Немного успокаиваюсь, снимаю кольчугу, скидываю грязную одежду и осторожно захожу в парилку. Лёгкие мгновенно обжигает жар, в клубах пара почти ничего не видно, только светятся раскалённые камни. Плеснул на раскалённые камни водой и едва не задохнулся от взвившихся вверх клубов пара.