Святослав Логинов - Горное селение [СИ]

— Будет тебе. Видим, как ты стараешься и ради кого. Чего спросить-то хотел?

— Ты Николу пользовала. Верно ли, что его окормили белой ртутью?

— Видали? Чушь городит и не краснеет. Да если бы его ртутью окормили, он бы сейчас в могилке лежал. А у него только руки пострадали.

— Что же, ему руки белой ртутью обмазали? — спросил Порш, белой ртутью торговавший, но о её свойствах, почитай что, ничего не знавший.

— Да-да! — закричал Никол. — Он грозился меня ртутью отравить. Все мальчишки слыхали.

Из всех мальчишек на судилище был один только Кудря, который уже считался взрослым.

— Было такое? — спросил лавочник.

— Было, — негромко ответил Кудря. — Угрожать — угрожал, но не отравил, ушёл без драки.

— Об этом судить нам. К тому же, замах хуже удара. Теперь пусть ответит тётка Пухана. Верно ли, что на руки Никола попала белая ртуть, отчего и приключилась ужасная болезнь?

— Порш ты есть, и разум у тебя паршивый. Прямо так руки белой ртутью обмазать, язвы бы появились до самой кости, а там и смерть не замедлила. Тут отравитель особое снадобье использовал. Варил яд на белой ртути, а рецепт уже с него надо спрашивать.

— Что-то ты много в этих чародействах понимаешь. Откуда у тебя такие знания?

— Я же тебя не спрашиваю, откуда у тебя в лавке такие зелья. Твой сынуля вполне мог в яд вмазаться, из дому не выходя.

— Я на то и лавочник, что у меня в лавке всё есть, а не только соль да сахар. И без спроса и денег никакой посетитель не сможет никакого товара коснуться.

— А я на то и лекарка, чтобы знать, отчего какая хворь приключается, и чем её пользовать.

— Будет вам собачиться, — произнёс толстый Барук. — Решайте, что случилось, кто виноват, и как его наказывать. А людям по домам пора. Обед стынет.

У каждого в селении был свой недоброжелатель. Нашёлся такой и у Барука.

— Тебе бы только об обеде думать! — съязвил Хель, мужик вредный и въедливый. — Пускай нам Никол самолично объявит, где он мог такую заразу подцепить.

— Ни сном, ни духом! — заныл Никол. — Нигде не был, никуда не совался, а вот он подошёл ко мне и говорит: «Наплачешься ты у меня!» — и палкой по рукам ударил.

В толпе угрожающе загудели, а Арчен крикнул:

— Врёшь! От первого до последнего слова — всё брехня!

— Раз так, — возгласил Хель, — послушаем твою брехню. Говори, как, по-твоему, дело было.

— Чего слушать злодея? — закричал Порш. — Казнить его беспощадно, пока он и на нас порчу не навёл!

— На всю громаду, поди, не наведёт. Пусть говорит!

— Мне нет и не было никакого дела до Никола, — начал Арчен. — Я занимался своим колдовством и для этого ушёл подальше от людей. Я не думал, что кто-нибудь сунется за мной в лес. Угодно, наказывайте меня за то, что я был в чаще, но больше я ни в чём не виновен. А вот Никол соследил меня в лесу и полез в чужое колдовство, за что и поплатился.

— Неправда! — взвыл Никол, дважды битая задница которого почуяла новую порку.

— Врёшь! — в тон Николу взревел Порш. — Мой сын никогда не окажется в лесу!

— А вот Арчен по собственному его признанию в лесу был, — Хель уверенно захватил ведение дела и никому не давал заболтать его. — Это уже преступление. И что ты делал в лесу?

— Я вырыл там яму.

— Как?

— Лопатой. Нашёл лопату на Трофейной свалке и этой лопатой вырыл яму.

— Я затрудняюсь сказать, это ещё одно преступление или целых два.

Никто не перебивал Хеля, все видели, что он быстро и напористо ведёт судебный процесс к самому суровому приговору.

— Зачем тебе понадобилась эта противоправная яма?

— Там набралась болотная вода, я высыпал туда порошок белой ртути, — по толпе прошёл стон, — а чтобы яд не растёкся по окрестностям, поставил защитный барьер: вбил осиновые колья с особым заговором.

— Зачем это тебе?

— Не ваше дело. Моё колдовство — моя тайна.

— Все слышали: преступник отказывается от дачи показаний. Кто-нибудь ведёт счёт преступлениям? — а то я уже сбился. В чём ещё ты хочешь признаться?

— Он готовил там зелье, чтобы отравить моего сына! — не удержался Порш.

— Если бы я захотел, я бы просто дал ему лопатой по башке.

— Все слышали, какие планы сметил убивец?!

— То есть, ты собирался ворваться в селение с лопатой в руках?

— Нет, конечно. Я уже говорил, Никол выследил меня в лесу, а когда я ушёл, оставив яму без присмотра, он разломал магический круг, заразив ядом лес на сто шагов в любую сторону. А потом принялся мыть руки в отравленной воде.

— Я же не знал, что она ядовитая! — заголосил Никол.

— Как видим, Никол сам признался, что тоже был в лесу, — постановил справедливый Хель. Ему было неважно, сколько человек засудить, главное — покрасоваться перед обществом.

— Подсудимый Арчен, если то, что ты рассказал, правда, почему ты не остановил Никола, позволив ему полоскаться в отравленной воде?

— Я его остановил. Схватил палку и ударил ему по заднице.

— Врёшь!.. — заорали одновременно отец с сыном.

— Пущай Никол штаны спустит и покажет, есть ли там следы от палки, — встряла Пухана. — Плётка и палка разные рубцы оставляют, всякий различит.

— Вот ещё!.. — вступился за поротого сына Порш.

— Раз так, то и лечи его сам, а я не буду.

— Никол, по-хорошему говорю: стягивай штаны, — велел Хель, равно не терпевший ни Порша, ни Пуханы, но нежно любивший мирскую славу.

Никол, окончательно потерявший остатки разума, покорно спустил штаны, явив собранию битую задницу.

Чёрные, вздувшиеся рубцы от ударов палкой перекрывали следы отцовской плётки. Такие побои повстречать можно редко, но главное, в селении совершенно невозможно так избить человека. Даже если истязуемый не издаёт ни звука, его боль достигнет тех, кто прячется в домах, и тайное станет явным. Значит, оба, и Арчен, и Никол были в запретном лесу, а чем они там занимались, уже не суть дело важно.

— Всё, Николка, — громыхнул Порш. — Быть тебе с трижды драной жопой! И за то, что в лес бегал, и особо за то, что с гадёнышем справиться не сумел!

— Погодь малость, — Пухана, конечно, не могла промолчать, — дай прежним рубцам поджить, а то одноконечно дитя изувечишь.

— Не учи, — отрезал Порш. — С Николом я сам разберусь. Сначала давайте решать, что с этим босяком делать будем. — У него грехов набралось, пальцев на руках не хватит считать.

— Высшая мера! — выкрикнули из задних рядов.

— Сжечь, — предложил Барук, — и дело с концом, а то обед стынет.

Народ загудел встревожено, не понять, одобряя жестокое предложение или возражая против него.

— Тихо! — неожиданно писклявым голоском прокричал дед Хрост, который, по словам лавочника, забыл даже собственное имя. — На костре можно спалить только нераскаянного убивца. Но я что-то трупов не вижу. Все тут и все живы.