Петр Гурский - Закон Ордена [сборник litres]

Откуда она? У паяца же нет артерий и вен, только шнуровка. А крови все прибывало. Она уже собралась в глубокую лужу на полу, будто пролили целое ведро.

Кестель не мог избавиться от мысли о том, что паяц слишком рано умер. Скорее всего, он солгал. Но тот его спокойный голос… Кестель подхватил с пола нож и несколько раз яростно всадил в подтекающее сердце.

Что за кошмар.

Кестелю захотелось поскорее уйти.

Он посмотрел в сторону окна, туда, где остался свинопас.

Вернее, должен был оставаться. Но свинопаса там уже не было.

Кестель ощутил кружение в голове – той самой, какую, наконец, уже никто не хотел отрезать для коллекции.

Кестель снова подумал о Кладии. А с воспоминаниями о ней пришли воспоминания и о других женщинах, бывших после нее. Кестель старался не думать о них, но их слова, лица, тела, то, как они смеялись, раздевались, любили – оно возвращалось снова и снова.

И оттого болело. Кестель хотел вспоминать только о Кладии, но не видел ее уже много месяцев, а воспоминания об остальных были свежими и такими же пьянящими. Он говорил себе, что они ничего не значат и не стоят, они хуже – и понимал, что это неправда, и казнил себя. Пусть люди думают что угодно – Кестель любил только Кладию и хотел выбросить из памяти других женщин.

Но сколько же можно мечтать о женщине, ушедшей так далеко?

Кестель заказал ту самую шлюху, с прошлой ночи. Третий по счету гостиничный наглец предложил другую, такую же добрую, но Кестель не захотел другой.

Ждать пришлось долго. Когда она, наконец, пришла, Кестель пожалел о том, что позвал ее. Он лежал на спине, с руками под головой, закрыл глаза – притворился спящим. Она не поддалась обману, уселась рядом, погладила волосы.

– Уже не хочешь меня?

Он не ответил.

– А есть та, которую ты хотел бы?

Он не желал с ней заговаривать, хотел, чтобы поскорей ушла. А потом неожиданно услышал свой голос:

– Кладия.

Она сунула ему ладонь под рубашку, зашарила.

– У тебя есть ее портрет?

– Нет.

– Неправда. Если бы не было ее портрета, ты мог бы и забыть о ней.

Ее тихий добрый голос приносил облегчение.

– Он в мешке. Посмотри, а потом иди себе, – посоветовал Кестель.

Женщина встала. Он слышал, как она достает вещи из мешка. Такие, как она, запросто не уходят, если ты зовешь их опять. Ты им нужен. Им тоже хочется есть, как всякому человеку. А еще у них могут быть дети, о которых никогда не рассказывают, но все время думают про них. И с пустыми руками такие женщины не уходят. Они так же жаждут денег, как и сагини в больших усадьбах, только отдаются гораздо дешевле.

Он ощутил ее дыхание на своем лице. Женщина поцеловала его.

– Открой глаза, – шепнула она.

Он открыл. Над ним склонилась нагая девушка. Он увидел ее лицо. Ее лицо…

– Так лучше?

Чужой голос – но такие знакомые губы. Это лицо он знал, любил и тосковал по нему. Конечно, это всего лишь магия. Простая магия шлюх, которую дозволял владыка Арголана.

Но Кестель не мог противиться.

Девушка осталась надолго. Когда она уходила, то отвернулась, но Кестель заметил: она снова сделалась собой прежней. Губы, выражение глаз Кладии… все развеялось, хотя, когда держалось, было до боли в груди настоящим. Кестель опять смог заснуть и спал на этот раз дольше и глубже прежнего, но добытый обманом сон не приносил настоящего отдыха.

Поутру – то бишь в пору утра – пришел Дунтель. Кестель начал привыкать к подземной жизни, и все здешние уточнения и оговорки приобрели смысл.

– Время идти? – осведомился Кестель,

– Да, можем прогуляться до Зала казней. Не то чтобы нам стоило поспешить, но, я полагаю, вежливо будет явиться заранее. Правда, вы же еще не завтракали.

– Я не голоден. Только умоюсь, и все.

– Вчера все произошло по плану? – спросил Дунтель.

– Нет. Тот парень, который со свиньями… паяц зарезал его.

Кестель привел себя в порядок, затем рассказал. Вскоре оба уже шли по широким коридорам к месту казни.

– Казнь не стала особо популярной, – заметил Дунтель. – Продали всего двести билетов. Господин Буртай не собрал толпу… Мне очень жаль того, что свинопас позволил убить себя. Ему следовало быть осторожней. Он же хорошо знал повадки паяцев.

– Но кто-то поднял его из мертвых.

– Вы сказали мне, что у него было рассечено горло.

– Через рану можно было заглянуть внутрь, – уточнил Кестель.

– То есть он не был живым, как, например, живы вы. Его на короткое время подняли из мертвых, сделали упырем. Трудная работа, но вполне по силам хорошему магу. Но этот маг очень силен, раз сумел сделать такое в подземельях, где всякая магия очень слабеет.

– И кто бы мог это сделать?

– Наверное, тот, кто следит за вами… и тот, кто хотел избавить вас от сомнительной приятности общения с Бомолом, – заключил Дунтель.

– И кто бы это мог быть?

– Не знаю. Возможно, тот, кто радеет о вас. Но, скорее, тот, кто хотел закрыть паяцу рот. Наверное, он что-то знал – и оказался в полной вашей власти. Мне следовало пойти с вами…

– Стоит ли мне задуматься над тем, что рассказал паяц? – спросил Кестель.

– Паяцы знают многое. Они понимают язык птиц, а те болтают обо всем, хотя их ничто не касается. Бомол мог знать то, что спасло бы его подлую жизнь.

Это прозвучало не слишком утешительно.

– У вас есть могущественные враги? Настолько могущественные, что могут оживить мертвое тело в подземелье? – спросил Дунтель и коснулся холодной ладонью руки Кестеля. – Но, пожалуйста, не вините парня. Вы ему нравились. Он погиб из-за вас. И он не имел выбора. У человека после смерти гораздо меньше возможностей противостоять определенным силам. Потому и существуют гусляры – как и наш общий друг. Они помогают умершим.

– Вы думаете, что свинопасу требуется помощь?

– Вряд ли. Он свое исполнил и при том не был никем важным. Тому, кто парнем воспользовался, он уже не нужен. Я полагаю, свинопаса оставят в покое.

Кестель промолчал.

– Вы подозреваете кого-нибудь? – спросил Дунтель.

– Не уверен, но кое-кто приходит на ум…

– Вы мне расскажете? Возможно, я смогу помочь.

– Я бы предпочел не рассказывать, – ответил Кестель. – «Тебя ожидает страшная судьба – страшней смерти» – это звучит не слишком приятно.

– По крайней мере, мы обезвредили паяца.

– Да. Но у меня все не идут из головы его слова. Хотя он же мог и выдумать, – заметил Кестель, хотя сам и не верил в то, что Бомол солгал.

Они подошли к вратам Зала казней, отлитым из сплава олова с каким-то металлом потверже, инкрустированным платиной, украшенным рельефными изображениями легендарных героев. Врата выглядели монументально.

– Я будто схожу в гробницу, – пожаловался Кестель. – А мне казалось, что после Зала Оран на меня уже ничто не произведет впечатления.