Николай Инодин - По горячему следу [СИ]

Проклятый сбродник вывел их на высокий берег Нирмуна, остановился и указал длинной худой рукой через реку:

— Вон с той стороны чужак придёт, вдоль ручья, если болотник его в гости не утащил. Нет ему другой дороги от побережья, сюда выйдет. Завтра, с утра.

Груфид Бездомный придержал жеребца и повернулся к проводнику:

— Чужак выйдет на тот берег реки, а ты привёл на этот. Так недолго и разминуться, как думаешь?

Проводник кивнул и крякнул два раза.

— Мудрая Эгиле позаботилась и об этом.

"Дурак", — решил Рудак, — " Какая утка осенью утят кличет? Сейчас ути иначе крякчут".

Из камышей выплыли две большие долблёные лодки, приткнулись к берегу напротив остановившихся северян. Груфид спрыгнул с коня, повёл его в поводу, спускаясь к воде. Тварди Бездельник и Гравут Паленая Морда сделали то же самое. А прочим и спешиваться нужды нет, всю дорогу своими ногами мерили.

Правый берег Нирмуна низкий и топкий, но в этом месте русло как раз огибает большой холм, так что по грязи шлёпать не пришлось. Кони переплыли реку следом за лодками, отряхнулись, и Бездомный повёл воев на вершину холма.

Пока северяне рассаживались под соснами, Рудак, не дожидаясь очередного тумака, натаскал хворосту. Развёл в ямке небольшой костерок и сварил кашу с салом и копченой свининой. После того, как утробы набили свободные, немного варева осталось и ему. Поел перед тем как котёл чистить. Стемнело, хоринги, выставив часового, улеглись спать. Что значит вояки — у каждого копьё под рукой, спят в бронях, и не всхрапнёт ни один. Когда в своём доме ухо давят — от храпа шевелится крытая дёрном крыша, а тут тишина, они даже во сне слушают, как звери. Спутанные кони у реки ходят, хрупают сухую траву. Учены, никогда далеко от людей не отходят. Парнишка нагрёб на горячие угли сухого песка, свернулся поверх и задремал.

Утром сканды набили животы всухомятку — копчёным мясом, вяленой рыбой и лепёшками. Перепала рыбка и скалоксу, кусок хлеба у него был со вчерашнего дня припрятан. Огонь Груфид разводить запретил. С утра был небольшой туман, потом потянуло ветерком и пошёл дождь — мелкий, противный. Хоринги разделились, пешие спрятались в кустах выше по течению, а трое старших схоронились за небольшим пригорком. Груфид сказал:

— Если назад побежит, догоним, — и засмеялся, задрав бородищу. Знатная у него борода, густая, широкая, по краям заплетены две косы. Броня у него не такая, как у остальных хорингов, вся в крупных бронзовых заклёпках, шлем богатый, целиком из железа, покрыт тиснёной кожей. Не секиру таскает, а меч. Длинный, как рука от локтя до кончиков пальцев, и широкий, как Рудакова ладонь. Плащ у него синий, как летнее небо, а сапоги красные. Красив Груфид Бездомный, сразу видно — удачливый вождь, предводитель хоры.

Рудак раньше не мог понять, почему Груфида зовут бездомным. Когда стал хорошо понимать речь новых хозяев — узнал. У себя в Сканде имел Груфид и дом, и хозяйство, да только проиграл их соседу. А отдавать не захотел, обвинил того в нечестной игре. Оба были пьяны, схватились за оружие, но проигравший оказался быстрее. Умер соседушка, так и не разбогатев. Но у покойника была большая родня, много больше, чем у Груфида. Не стал убийца дожидаться ни суда, ни мести, выкопал богов, погрузил на корабли родню и хору, даже скотину с собой забрал — большие корабли у Бездомного. И поплыл на юг.

Нашёл удобное место, поставил двор, люди его стали сводить лес под пашню. Примучил рыбацкую деревеньку на ближнем острове, заставил платить дань. Хотел всю округу подмять — не дали. Сбродники ходили его усадьбу воевать, но северяне отбились, хоть из трёх десятков приплывших хорингов уцелело две трети без малого. Только и Гатал два десятка своих потеряли. Замирились они тогда, урядились — сброд не трогает северян, Груфид не грабит в окрестностях. Потом торг завели — Бездомному земляки железо привозят, хорошее, а увозят янтарь, мёд, воск и льняные холсты. Каждый год корабль приходит. Сам он на остров не плавает — бережётся, тамошний суд приговорил его к смерти.

Рудака у западных поморян хорунг тоже за железо выменял, за хороший нож, но и к поморянам парнишка попал из других мест, не помнит уже, откуда их с мамой привезли. Потом мама умерла, а Рудак оказался в круглом доме. Мальчишкой на побегушках, помощником скотника и толмачом. Так вышло, что он все здешние языки знает, даже тот, на котором говорят купленные Бездомным в верховьях Нирмуна скалоксы.

Как хоринги в кусты полезли, Рудак тоже схоронился — на дерево влез. Интересно, кого сбродники так испугались, что побежали за подмогой к скандам? У них своё войско есть. Или Гатал опять со всей бандой отправился в дальний набег?

Тот, на кого задумали ловушку, появился через три часа после восхода солнца. Непонятный человек в нездешней одежде, нагруженный, как вол. Но шагает бодро. Собака у него странная.

Чужак топал вдоль берега ручья, и остановился, разглядев перед собой Нирмун. Ещё бы, самая большая река на свете, небось, он таких раньше не видал. Впрочем, раздумывал чужак недолго, повернул и пошёл вдоль берега вверх по течению. "Мать-Земля! Это не собака! Какое чудовище! Говорят, далеко на юге, на тамошних болотах водится громадная рысь, способная утащить из хлева телёнка. Та тварь, что идёт рядом с чужаком, легко утащит дойную корову".

Чутьё у обоих оказалось отменное — учуяли обе засады, причём одновременно.

Глаза у Рудака острые, видят далеко. Когда с двух сторон от путника на дорогу выскочили вооружённые хоринги, чужак совсем не испугался. Разозлился он, что идти мешают, видно, надоели ему помехи.

Бездомный со своими ближниками со спины к нему подъехал, с коня соскочил, меч из ножен достал и говорит:

— Ты видно устал, чужеземец, таскать на спине такую тяжесть! Оброс добром, как кабанчик салом! Осень на дворе. Мы, добрые люди, по осени избавляем кабанов от лишнего сала. Поможем и тебе. Складывай ношу, дорогу в мои кладовки она и без тебя найдёт!

Серый зверь за спину чужаку стал, не иначе прикрывать обучен, и пасть раскрыл — рычать. Да только хоринги не зря свой хлеб едят — свистнули пращи. Видно, один из камней удачно попал — упало чудовище. Рудаку даже жалко его стало. А чужак от камней увернулся, даром что стоял к пращникам спиной. Поклажу сбросил и в лице переменился. Вот только человек на луговине стоял, и вдруг на его месте кто-то другой оказался. Вроде как ростом ниже, в плечах шире, и руки чуть не до земли вытянулись.

— Оборотень, — ахнул Рудак.

Бездомный почуял, что дело неладно, щит поднимать стал, но не успел. Вот только чужак в десятке шагов от него стоял — и вдруг исчез, Груфид падает на землю, а голова его затылком вперёд повёрнута. Тварди и Гравут вождя ненадолго пережили. У Тварди торчит из бороды меч Груфида, а Гравуту напрочь снесла голову секира напарника. Он даже не понял, что убит — без головы два шага к мертвому вождю сделал, потом только повалился. А чужак уже остальных скандов убивает. Но, видно, уставать начал — замедлился, видно его стало.