Николай Инодин - По горячему следу [СИ]

Ватага, решившая проверить новосёлов на слабость в коленках, оказалась зелёной. Место им досталось неудачное — границу с поморянами прикрывают болота, ходить через которые дураков нет. А охотой славы и богатства не заработаешь. Новое селище на Сладкой речке сочли даром богов. Хоть и доходили до вожака разные слухи — не поверил, но на всякий случай позвал с собой настоящего оборотня. И попал. На срочную службу. Роман незваное пополнение принял, как партию новобранцев, и относится так же — главное занять и построить, а кто прибыл и на что годится, выясним в процессе. Свободная минута у бывших лесовиков выпадает редко, до охапок сухого камыша, служащего постелями, они вечерами доползают чуть дыша. По понятиям лесной вольницы работа по хозяйству дело почти позорное, но Шишагову на это плевать с высокой колокольни — новобранцы режут торф, копают и месят глину, мнут шкуры и ворошат за конной косилкой сено на лугах. Их учат бою — не так, как вильских ополченцев зимой, а с азов, с дыхания и владения телом. Взамен — кормят, как никогда в жизни, спать дают хоть и не вдоволь, но достаточно. И бойники даже не дёргаются, для них вожак-оборотень — это мечта, которая сбылась.

— Нет, Вага. Нельзя пить, ложкой черпай. Нет, ложкой! Так, молодец, хорошо. Ты у меня хороший парень, только озверел слегка. Ешь, Вага, не отвлекайся.

Вага, если перевести на русский, это вес. Важить — значит взвешивать. Но ещё это жердь, которую используют как рычаг, чтобы поднять тяжесть, примитивный домкрат. Тяжёлым грузом оказался для Ромы оборотень, поневоле поверишь, что не просто так достаются людям имена. На следующее утро после полученной трёпки волколак подхватился с земли и заметался по селищу. Увидел Шишагова, подошёл и сел рядом. Пытается что-то сказать, но не может. Роман, когда разглядел сквозь грязные космы его глаза, понял — всё. Так потерявшаяся собака на найденного хозяина смотрит — виновата, ждёт наказания, и всё равно любит. Но собака одна, а здесь, считай, сразу двое любят, и зверь и человек. Человек ещё и на помощь надеется, хоть его уже почти не осталось.

— Хорошо, Вага, молодец. Теперь отнеси миску Прядиве. Да, Вага, ты отнеси. Что сказать надо?

Вага на тётку смотрит волком, но челюсти расцепил:

— Блдр-р…

— Умница, всё, пошли на стройку, поможешь колесо на плотину ставить.

Обрадовался, просиял, пристроился сбоку, ладони потирает. Звук — будто две доски трутся. Нелегко с ним — мыть, стричь и переодевать пришлось самому, на остальных Вага рычал. Шишагов побоялся, что волколак снова сорвётся, обиходил сам. Наблюдая за Вагой, сам не верил, что сможет снова разбудить в нём сознание. Но рук не опускал, возился, как с маленьким ребёнком, с азов начал, с мелкой моторики — есть заставлял только ложкой, пить из чашки. Вместе плели сбрую из ремешков, корзины из прутьев. Время идёт, Вагины пальцы вспоминают былую сноровку, его корзины уже используют в хозяйстве, и спит он на циновке, которую сам сплёл из рогожи. Ещё Вага заговорил. С Романом, с Этайн и с Махой. Внутри семьи, так сказать. С прочими не желает. Трудно, тяжело, с великим трудом заставляет шевелиться непослушный язык, напрягает отвыкшие губы, но говорит. Больше всего с рысей — её не стесняется, оттого и получается лучше. А сначала Роман решил — не уживутся. Больно некрасиво встретились.

Маха приволокла из пущи тушку годовалой свинки, устала — издалека несла. Теперь показать добычу вожаку, выслушать похвалы, потискаться — и спать. А рядом с Романом сидит ЭТО. Лохматое, вонючее, угрюмо озирающееся создание. Маха оскорбилась. В её прайде, на её территории, чудовищам места нет! Здесь есть чудо — она сама, умная и красивая, остальные лишние. Свиная туша легла на песок, Маха пошла по кругу, припадая к земле. Красиво шла — уши прижаты, губы задрались, в пасти белые клыки, что кинжалы, куцый хвост вытянут по струнке. Как она шипела! Доведись услышать анаконде — сдохла бы от зависти. Больше центнера ярости, с полным комплектом клыков и когтей. Волколак её вроде и не заметил — только глаза стали совсем стеклянные, кисти рук повисли ниже колен, вот-вот нитка слюны потянется на бороду. Не дать им сцепиться — это был подвиг. Роман справился, но чего это стоило, поняла только жена.

— Какой ты… — уткнулась вечером лбом в широкую грудь, — это было труднее, чем остановить быка, да?

Время своё берёт, Маха сменила гнев на милость, и однажды Этайн, приложив палец к губам, поманила Романа за собой. Когда заинтригованный Шишагов тихо подкрался, показала рукой — Рыся лежала, вывалив из пасти алый язык, и слушала Вагу, оборотень ей что-то тихо рассказывал и чесал за ухом.

Механический молот запустили в работу в начале червеня — когда довели до ума первое колесо на нижней плотине. Второе, для привода лесопилки, пока только в планах.

Роман выглянул из дверей, махнул рукой старшему Дзеяновичу:

— Пускай!

По открытому жёлобу хлынула вода, ударила в лопатки колеса. Колесо дёрнулось и завертелось, набирая обороты. Бревенчатые валы передали вращение на литые бронзовые шестерни, массивный эксцентрик заставил кованую конструкцию с вытесанным из гранита тяжелым бойком подняться по направляющим, чтобы тут же упасть на наковальню. Грохнуло хорошо. Молот тут же встал — нужно посмотреть, как выдержали испытание все его части. Роман уже собирался лезть к бойку, когда заметил, что зрители и участники испытаний пятятся в разные стороны. Оглянулся — Вага стоял в позе задумчивой гориллы, покачиваясь, обманчиво медлительный и неуклюжий.

— Оборотился! — громкий шёпот Рудика будто спустил курок.

Вага прыгнул, но не на людей, а к испугавшему его механизму. Шишагов на лету ухватил его за руку, поддёрнул, закручивая — оборотень полетел кувырком. Рома бросился следом, прижал к полу и удержал, хоть мышцы стонали от нагрузки. Уставился в глаза, пытаясь пробиться сквозь затянувшую их пелену бешенства, обратив свою — трезвую, расчётливую ярость против затопившей мозг оборотня дикой силы. Получилось, потому что знал, где искать, — на собственном опыте изучал, привязанный к дереву, в рое рассерженных диких пчёл. Глаза оборотня ожили, хватка ослабла, выгнувшееся в попытке вырваться из захвата тело обмякло. Роман отпустил его. Вага, пошатываясь, отошёл в угол, сел на корточки и обхватил голову руками.

Есть в сутках время, которое Роману нравится больше всего — дневные дела закончены, остановлены водяные колёса, из кузницы не доносится стук молотов, отдыхают топоры и пилы, уставшие работники ушли к плотине — смывать трудовой пот под потоком падающей из жёлоба воды, готовятся к ужину. Можно просто сидеть на скамейке, держать в руке узкую ладошку жены. Её неторопливый рассказ ласково вплетается в симфонию охватившего тебя счастья. Но иногда Этайн ставит вопрос ребром: