Николай Инодин - По горячему следу [СИ]

— Я знаю, — улыбается, проявляя целенаправленный интерес к её вздымающейся груди.

— Даже не думай! — отмахивается она, подтягивает смятую рубашку и прикрывается ею от жадных горящих глаз. — Всё сено укатаем, чем зимой будем коров кормить?

Она одевается, делая вид, что спешит, а сама всё время стреляет хитрыми глазищами на мужа, который бесстыдно развалился на шуршащей перине, наслаждаясь устроенным женой спектаклем.

— О боги! Мои волосы! — женщина начинает вытряхивать из пышной золотистой волны набившееся сено.

Мужчина встаёт, помогает выбрать самые запутавшиеся травинки, ласково перебирает белокурые пряди.

— Прекраснее твоих волос нет ни в одном из миров, любимая.

Роман ласково притягивает жену к себе и начинает нежно, едва касаясь губами, целовать ее глаза, губы, подбородок…

— Хватит, — шепчет она отстраняясь. Потом обнимает мужа за шею и крепко целует в губы.

— Я тоже тебя люблю. Всё, перестань, не то я за себя не ручаюсь.

Этайн достаёт из кошеля гребень и начинает расчёсывать свою гриву, готовится переплетать косы. Роман одевается, натягивает сапоги и садится рядом — любоваться.

— У вас получилось?

— Да.

— И что, Вага теперь совсем как ты?

Роман отрицательно качает головой.

— Как и я, он не будет больше оборачиваться. В человека тоже. Он теперь целый, всегда. Но не как я — как он, понимаешь? Мы похожи на два вареника. Только один из пшеничной муки с вишней, а второй из ячменной с черникой. Вага-человек был не похож на человека Рому. Даже дикая наша, древняя суть, тоже отлична, хоть и не так сильно. Его ещё учить и учить, но боец он и сейчас замечательный.

— Фуда ты его фел? — Этайн собирает причёску заколками, которые предусмотрительно убрала в кошель до того как оба окончательно потеряли головы, и часть из них держит во рту.

— Бегает по лесу, любит весь мир и хохочет от счастья. К вечеру остынет — вернётся.

Жена вздыхает, очередной раз отряхивает рубаху, завязывает юбку, огорчается притворно:

— Будет сегодня бабьим языкам работа.

— Бойчее станут. Глядишь, скоро свадьбы начнутся, — мечтательно произносит он, забрасывая ладони за голову. — Погуля-а-ем!

Они сто, тысячу, сто тысяч раз прокляли тот день, когда по чужой подсказке их тогдашний ватажник решил проверить на пугливость забравшихся в пущу поселенцев! Клятый оборотень уцепил всю девятку, как рыбу за жабры — ни вздохнуть, ни вырваться. Его ненавидели все, вылетая до рассвета из выделенной для сна лачуги, отбивая пятки о корни лесных тропинок, по которым проклятый выродок лося и росомахи заставлял бегать, пока крепкие молодые парни не падали от усталости. Его спокойная рожа всегда маячила рядом, чем бы они ни занимались. А после пытки, которую оборотень и его подручные именовали учёбой, приходилось целый день колотиться на работах — рыть землю, черпаками грести из болотной жижи руду, метать в стога сено, лепить из грязи ненавистные кирпичи. И всё это только для того, чтобы вечером снова скакать через палки, пинать деревянные чурбаны и "толкать землю" руками. Уставали так, что вечером, попадав на охапки камыша, не могли заснуть. Уходящий день зубами тянул за собой следующий, похожий на него, как две капли воды. Только день в седмицу им давали передышку — не было тренировок, работы были простые и понятные — постирать одежду, зашить, заштопать. Строили себе дом — не спеша, в своё удовольствие. Когда Старох, которого светлые боги надоумили, привёз баб и девок, стало легче — работа поделилась на всех. А их в сарае стало двенадцать — трёх поморян просто толкнули в их сторону:

— С ними жить будете.

Глядя на задыхающееся поморянское отродье, загордились было — сами уже давно не падали на бегу. Рано радовались — оборотень заставил таскать задохликов на себе. Когда озверевшие вильцы собрались поучить гадёнышей, проклятый чародей выскочил, будто из-под земли. Собрал на урочной поляне, дал каждому по колу. Меня, говорит, колотите, их-то за что? Отрыжка цмокова, как он их тогда избил! Бил и смеялся. Руками, ногами, даже друг дружкой — никого не покалечил, но было обидно. Под конец покидал их в кучу, стал сверху и смеётся:

— Мало мы вас гоняем, девять лоботрясов бились с одним врагом, не смогли даже задеть.

Зацепишь его, колдуна — глаза отводит и с места на место перескакивает.

Когда к ним поселили Вагу, было страшно, но тот уже совсем на зверя не похож, как обычный человек, не обернулся ни разу. Привыкли. К тому времени они не разбирали, кто из них бойник, а кого военный вождь с верёвкой на шее приволок. Втянулись, у всех будто пелену с глаз сорвали. Ведь так, как они, в селении ВСЕ мужчины живут. Только кузнецы идут на работу в кузню, Бутюк — нетеля стадо пасёт, а прочие больше на стройке колготятся. А бегают, прыгают и руками машут точно так же.

Старох привёз ещё людей, все крепкие молодые парни попали к ним в ватагу, теперь над ними измывается Акчей. "Старички" бегают по лесу с мешками камней и копьями, и весело смеются, глядя, как падают на утоптанную их ногами тропу неотёсанные ещё новички.

Когда-то мальчик Рома очень не любил собирать чернику. В начале июля весь детский дом с ведёрками и корзинками отправлялся в лес, заготавливать чёрную ягоду себе и для заготконторы. За день нужно было набрать пять литров, тогда можно было поставить ведро на телегу и заниматься своими делами — искать грибы или просто лазить по лесу. Нудная кропотливая работа угнетала Рому, ведро наполнялось слишком медленно. Мальчик постоянно отвлекался, злился на воспитателей, ведро и чернику, под вечер сдавал так и не наполнившуюся посудину. Пока однажды не понял простую вещь — ягода маленькая, но когда она попадает в ведро, пустого места там становится меньше. Значит, нужно чтобы ягоды падали в ведро без перерыва. К концу ягодного сезона угнаться за Шишаговым не могли даже старшеклассницы.

Со стройкой вышло похоже. Вроде и не слишком много удаётся сделать за день, большую часть времени отнимают повседневные дела и заботы. Не страшно, главное — делать не останавливаясь. Прошло два месяца, и в хозяйстве Шишагова работает настоящий завод. Такой и Петру Первому не стыдно было бы показать. Всё новые полосы прокованного железа смазываются и укладываются в кладовой, ожидая, когда до них дойдёт очередь. Кузница не справляется с переработкой сырья, почти половину железа приходится продавать заготовками. Круглые сутки пышут жаром тигельные печи — пока одна работает, пыхтит батареей мехов, вторая медленно остывает, их специально сложили толстостенными. Ахают в кузнице два механических молота — второй сделали вдвое массивнее первого. Потихоньку заработала лесопилка, распускает на брус и доски сыроватые ещё брёвна. Пиленую древесину сушат принудительно — в сушильную камеру по керамическим трубам идёт от тигельных печей горячий воздух.