Эль Косимано - Хаос времён года [litres]

Одной рукой поддерживая ее под колени, другой я провожу ключом-картой над замком, отпирая дверь и распахивая ее. Ковры в моих покоях все еще засыпаны пылью от штукатурки и битым стеклом, которое похрустывает под ботинками, когда я несу Флёр в ванную и включаю душ настолько горячий, насколько это возможно.

Она безвольной тряпкой соскальзывает с моего плеча, отказываясь держаться вертикально. Вода раскаленными иглами просачивается сквозь мою одежду, когда я прижимаю Флёр к стенке душевой кабинки, но она сползает на пол. Ее кожа покрывается мурашками, шея розовеет.

Я сажусь рядом с ней на корточки и похлопываю ее по щеке.

– Флёр, очнись!

Ее отяжелевшие веки приоткрываются, темные глаза медленно фокусируются на мне.

Я жду, что она оттолкнет меня. Или набросится.

– Есть хочу, – хрипит она.

Я поднимаюсь на ноги и выбираюсь из-под струи воды.

– Я уже распорядился доставить еду.

Флёр наблюдает за мной, положив руки на расположенную рядом с ней раковину, а я, уверившись, что она не утонет, выхожу из душа, хватаю из стопки полотенце, вытираю лицо и оставляю ее в ванной одну. Закрыв за собой двери спальни, направляюсь в гостиную, шлепая мокрыми ногами по ковру. Посреди комнаты стоит тележка с едой, на подлокотнике дивана возвышается стопка одеял и свежей одежды.

Когда я снимаю куртку, что-то падает на ковер – сломанная веточка с четырьмя жалкими бутонами, застрявшая, должно быть, в моей одежде.

Я задумчиво потираю грудь, крутя в пальцах сорванный стебель и мысленно возвращаясь к тому, что Флёр говорила о чувстве боли.

Мой разум устремляется к растению, но отскакивает от его оболочки, потому что я действую слишком быстро и напористо. Предпринимаю еще одну попытку, на этот раз осторожно и бережно прикасаясь мыслями к растению, и получаю вознаграждение в виде острого укола. Стараясь дышать равномерно, я проникаю глубже внутрь растения, приспосабливаюсь к его форме. Я представляю, как мои легкие расширяются, а кулаки разжимаются. Бутоны начинают дрожать, затем медленно раскрываются, их листья разворачиваются прямо передо мной.

Двери спальни распахиваются, и появляется Флёр с полотенцем на голове. Крепко сжимая рукой воротник длинного банного халата, она переводит взгляд с растения на мое лицо, и я замечаю промелькнувшую в ее глазах вспышку страха.

Кивком головы я указываю на тележку и выбрасываю ветку в мусорное ведро. Флёр принимается поспешно снимать с блюд серебряные крышки, украдкой ощупывая края подноса, будто ища что-то.

– Что кухня прислала на ужин? – спрашивает она, поднимая тарелку и проводя пальцами по ее донышку.

– Если ты ищешь весточку от Борея, то зря стараешься, потому что он мертв. – Тарелка выскальзывает из ее руки и тихо звякает о поднос. – Ты спрашивала меня о крови на перчатках. Вот, теперь знаешь.

Побледнев, она отходит от тележки, берет стопку одежды Геи и, прижимая ее к груди, исчезает в моей спальне и запирает за собой двери.

Комнаты отдыха в Зимнем крыле подозрительно безлюдны, в тренировочных залах царит тишина, коридоры темны. Обычно впереди шла Кай, но с тех пор как мы выбрались из кухни, она плетется позади меня, впиваясь взглядом в каждую дверь, будто ожидая увидеть на пороге свою сестру. Мы проходим одну комнату за другой… и все они заперты. Обсерватория кажется заброшенной и необитаемой – или, по крайней мере, затаившейся с зажмуренными глазами и сжатыми кулаками. Однако, бесшумно скользя по коридорам и ловя достигающие слуха обрывки напряженных разговоров, я не могу отделаться от ощущения, что за нами следят, а все запертые в этих стенах Времена года и их кураторы дружно сдерживают дыхание в ожидании чего-то.

Когда Кай приближается к одной из дверей, гул голосов за ней тут же стихает. Она заносит кулак, чтобы постучать, и уже открывает рот, готовясь заговорить, но я молча качаю головой, запрещая ей это делать, и перехватываю ее руку.

– Разве не следует нам их выпустить? Они же там заперты!

– Они будут в куда большей безопасности, если не увидят нас, – шепотом отвечаю я и отхожу от двери, увлекая Кай за собой. Из комнаты доносятся девичьи голоса и стук.

Сотни Времен года и их кураторов оказались пойманными в ловушку, и нам не по силам всех их освободить. Проходя мимо прежней комнаты Габриэля и Юкио, я вынужден напомнить себе, что их там больше нет. Что они развеялись по ветру. Я мог бы попытаться найти тех немногих Времен года, кто хорошо меня знает и готов помочь, но наверняка они все находятся под наблюдением. Я не могу рисковать, привлекая внимание к этому крылу. Прежде мне нужно найти то, за чем я сюда пришел.

Бывший кабинет Лайона скрыт в глубине Зимнего крыла. Прежде я никогда не задумывался о столь странном его расположении, но теперь, в ретроспективе, понимаю, что в этом есть смысл. Гея хотела держать Лайона подальше от ока Майкла и его внимания. Остается надеяться, что тесный пыльный кабинет – и хранящийся в нем стеклянный шар – не находятся сейчас в центре внимания Дуга .

Кай задерживается у каждой приклеенной к стене листовки и, подсвечивая себе фонариком, очевидно, пытается отыскать имя сестры. Я быстро пробираюсь вперед, стараясь держаться коридоров с отключенным электричеством и понукая Кай не отставать. О том, что она действительно идет за мной, свидетельствует шлепанье ее ботинок по лужам, натекшим из лопнувших труб, да постукивание лука о колчан со стрелами.

Я резко останавливаюсь.

Кай врезается мне в спину, и я вскидываю руку, призывая ее к молчанию. Дверь в кабинет Лайона приоткрыта. Я перевожу дыхание, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, что может ждать нас внутри. Втягиваю носом воздух, но ощущаю в нем лишь пыль от штукатурки да запах собственного пота.

Я подбираюсь ближе. Лук Кай больше не бренчит и, обернувшись, вижу, что она уже выложила на тетиву стрелу. Прижимаясь спиной к стене, я заглядываю внутрь и открываю дверь пошире. Петли протестующе скрипят.

Кай опускает лук. Красный свет из коридора заливает комнату, и я резко выдыхаю и переступаю порог.

Меня окутывает запах меловой пыли и – очень слабый – одеколона Лайона. Стеклянный шар и его бронзовый пьедестал исчезли. Письменный стол валяется на боку, все ящики выдвинуты и опустошены, их содержимое разбросано. Любимые книги Лайона, раскрытые и порванные, свалены в кучу на полу.

Я поднимаю и возвращаю в вертикальное положение его опрокинутое кожаное кресло. Под ногами хрустит битое стекло. При виде изогнутых толстых осколков я плюхаюсь на сиденье и обхватываю голову руками. Это ведь остатки разбитого шара!

Моего дымного тумана больше нет.