Юрий Нестеренко - Лекарство от любви

Толстый низенький тюремщик, гремя ключами, отпер одну из тяжелых дверей; никакого окошка, знакомого Каю по кербельсбургскому опыту, в двери не было, и он сразу понял, почему. Темница оказалась темницей в буквальном смысле — тьма в вырубленном в недрах скалы каземате была абсолютной, и на светильники здесь тоже никто не тратился. Тюремщик первым вошел внутрь с факелом и засветил от него фонарь, стоявший на столе; этот стол, вмурованный в пол, предназначался вовсе не для заключенных, а для дознавателя, ибо комната использовалась для допросов. На столе, помимо письменного прибора, стоял железный ящик с устрашающего вида инструментами, а рядом со столом — закопченная жаровня на длинных металлических ножках. Пыточные инструменты сияли хирургической чистотой, и Кай понадеялся, что они используются тут более для психологического эффекта, чем по прямому назначению.

Колеблющийся свет факела и ровный — масляного фонаря выхватил из темноты три фигуры у стены напротив стола; они стояли в распятых позах, прикованные за руки и за ноги короткими цепями. Из одежды им были оставлены только нижние рубахи. Кай представил себе, какого простоять так несколько часов в холодной камере, в полной темноте, не имея возможности ни присесть, ни сменить позу — разве что опереться спиной на ледяную стену — и поморщился. Впрочем, он тут же напомнил себе, что эти люди собирались его убить.

— Выйди, — велела Изольда тюремщику. Тот поспешно повиновался, предварительно закрепив факел в бронзовом кольце на стене; глухо бухнувшая дверь отсекла слабый свет из коридора. Кай взял со стола фонарь и подошел с ним к узницам; они жмурились от света, казавшегося им нестерпимо ярким. Все три были разного роста и не походили друг на друга чертами лица; двух можно было назвать миловидными, одна была совершенно невзрачной, но ни одна не имела ярких запоминающихся черт, как, в общем, и положено секретному агенту. Все они прибыли сюда, чтобы убить Изольду — а теперь готовы были убивать и умереть за нее.

Их госпожа не сказала им ни слова — вероятно, все слова о том, как она разочарована, уже были произнесены, и теперь она лишь взирала на них с холодным безразличием, как на подопытный материал. Узницы также молчали. Их лица были бледны, но следов пыток и побоев Кай не заметил; возможно, таковые скрывались под рубашками, но скорее всего заговорщицы сознались сами, не видя смысла жить после того, как их затея провалилась и Госпожа отказала им в доверии. Кай подождал, пока они привыкнут к свету. Ему хотелось видеть их глаза.

— Вы хотели убить меня? — спросил он наконец. — Если вас оклеветали, это ваш последний шанс оправдаться передо мной и вашей госпожой.

— Ты околдовал Госпожу! — с ненавистью произнесла та, что слева — самая высокая, с кудрявыми светлыми волосами.

— Дура, — сказал Кай без выражения. — Нет на свете ни такой глупости, ни такой мерзости, ни такого преступления, на которые не толкала бы человека любовь; как люди могут восхищаться этим чувством и при этом считать себя нормальными, не понимаю и никогда не понимал. Ну ладно, если у вас нет умных слов, может, найдутся хотя бы последние?

— Сдохни! — выплюнула средняя, низкорослая, но фигуристая брюнетка. Возможно, она бы плюнула ему в лицо, но его повязка делала подобный жест бессмысленным. (Эта повязка наверняка будила дополнительные зловещие слухи среди его врагов, хотя среди слуг Изольды были и те, кто видел его без повязки и знал, что в его лице нет ничего такого, что следовало бы скрывать. Что, впрочем, способно было лишь усилить зловещность слухов.)

— Стало быть, вы хотите моей крови, — констатировал Кай. — Ну что ж. Вы ее получите.

Он шагнул обратно к столу, поставил на него фонарь, затем демонстративным жестом снял перчатки и принялся рыться в ящике, звякая инструментами. Вытащил какой-то жуткий изогнутый нож, зазубренный по внешнему краю — «для чего его используют, кожу им снимают, что ли?»

— Кай, — предостерегающе сказала Изольда, — не стоит.

— Ничего, мне не жалко, — отметил он, с интересом осматривая нож на глазах у приговоренных — а затем вдруг положил обратно и поднял маленький ножик для очинки перьев, лежавший рядом с письменным прибором. Попробовал остроту лезвия. Затем с некоторым усилием провел по кончику левого указательного пальца.

Выступила капля крови.

Кай подошел к высокой и помазал окровавленным пальцем ее лоб. Обреченная мгновенно побледнела до синевы — хотя прежде казалось, что дальше ей бледнеть уже некуда — и на ее лице выступили крупные капли пота. Спазм перехватил ее горло, ноздри расширились, тщетно пытаясь втянуть хоть немного воздуха. Тело резко выгнулось, ударившись головой о стену, и забилось в конвульсиях, лязгая оковами; на губах запузырилась пеня, глаза закатились. Еще несколько мгновений — и все было кончено. Труп повис на цепях, некрасиво раскорячившись; пена и кровь из прокушенной губы капали на пол; в воздухе запахло мочой.

Кай шагнул ко второй приговоренной.

— Ты и правда колдун, — пробормотала она с ужасом, вжимаясь в стену.

Бенедикт провел пальцем по ее лбу. Все повторилось.

Он перешел к третьей, «серой мышке», которая рефлекторно рванулась вбок, натягивая цепи — а потом вдруг овладела собой и гордо выпрямилась, вскидывая подбородок: давай! Глаза ее при этом смотрели не на Кая, а на Изольду.

— Кай, — подала голос та, — мне жаль прерывать твой эффектный спектакль, но…

Он выжидательно обернулся.

— … я хочу посмотреть, как ты делаешь это простым прикосновением. Без крови.

— Хорошо, — кивнул Бенедикт и положил правую ладонь на лоб последней заговорщицы — почти таким же жестом, каким родители проверяют, нет ли жара у ребенка.

На этот раз процесс занял на несколько мгновений больше. Но результат был тем же самым.

— Вот, значит, что было уготовано мне, — медленно произнесла Изольда, глядя на трупы.

Кай надел перчатки. Теперь он тоже знал, как это выглядит. Лошадь продержалась чуть дольше, но на то она и лошадь…

— Прислать тебе лекаря обработать палец? — спросила Изольда. — Я бы могла мгновенно залечить его своей магией, но для этого мне бы пришлось взять тебя за руку.

— Пустяки, это ничтожный порез. Затянется сам за считанные часы.

— Ну хорошо. Промой хотя бы, иногда и маленькая ранка может загноиться…

— Изольда, — усмехнулся он, — я не ребенок, а ты не моя мать.

— Нет, — согласилась она, — но у меня на тебя большие планы, и мне не нужны неприятные неожиданности. Строго говоря, мне не нужны никакие неожиданности — никогда не понимала людей, находящих удовольствие в сюрпризах. Всегда настаивала, чтобы отец заранее сказал, что подарит мне на день рожденья… Ну что ж, пошли ужинать. Не жалеешь, что мы не сделали это сначала? Зрелище было не слишком аппетитным.