Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Сэддик, который ничего не забывает, кивнул и сказал:

– Это был бы один долгий вопль ужаса, Бадаль. В десять тысяч страниц длиной. Его никто не захотел бы слу- шать.

– Верно, – согласилась она. – Никто не захотел бы.

– Но ты ведь все равно ее напишешь?

– Я Бадаль, и кроме слов у меня ничего нет.

– Пусть тогда мир ими подавится, – сказал Сэддик, который ничего не забывает.

Ее сознание было свободно. И могло сочинять любые разговоры. Могло лепить из острых осколков кварца мальчуганов, бредущих рядом с ее собственными бесчисленными копиями. Могло ловить свет и сворачивать его, еще и еще, пока все цвета не делались единственным цветом, ярким настолько, что он ослеплял все и всех вокруг.

Этот последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет: это же сияние ты увидишь в глазах умирающего ребенка.

– Бадаль, твое удовольствие слишком уж причудливо. Они не станут тебя слушать, не пожелают ничего знать.

– Разумеется, так ведь оно спокойней.

– Бадаль, ты все еще чувствуешь себя свободной?

– Чувствую, Сэддик. Свободней, чем когда-либо.

– Ноша у Рутта в руках, и он ее донесет.

– Да, Сэддик.

– Донесет и передаст взрослым.

– Да, Сэддик.

Последний цвет и есть слово. Видишь, как ярко он сияет в глазах умирающего ребенка? Посмотри один лишь раз, прежде чем отвернуться.

– Обязательно, Бадаль, когда я вырасту. Но не сейчас.

– Да, Сэддик, не сейчас.

– Когда я со всем этим покончу.

– Когда ты со всем этим покончишь.

– И когда свобода тоже закончится, Бадаль.

– Да, Сэддик, когда свобода тоже закончится.

Калит снилось, что она оказалась там, где ей пока что быть не следовало. Совсем низко над ее головой нависли серые разбухшие тучи, такие ей доводилось видеть над равнинами Элана, когда с севера приходили первые снегопады. Завывал ветер, холодный, как лед, и сухой, будто внутренность промерзшего склепа. Низкие северные деревья торчали из вечной мерзлоты, напоминая костлявые руки, в почве между ними виднелись многочисленные провалы, там вязли в грязи сотни четвероногих существ, умирали, превращались в лед, ветер теребил их сделавшиеся матовыми шкуры, а кривые рога выбеливала изморозь, и она же кольцами окружала провалы глазниц.

Согласно эланским мифам, так выглядит подземное царство мертвых, и так же обстояли дела в отдаленном прошлом, у самого начала времен, когда жизнь впервые оттеснила жгучий холод собственным жаром. Мир начался во мраке, тепла в нем тоже не было. В должное время оно пробудилось, вспыхнуло угольком, совсем ненадолго, чтобы потом все вернулось в первоначальное состояние. Так что перед ней могло быть и зрелище из будущего. Но, будь то прошлое или же еще не наступившая эпоха, жизнь в этом месте заканчивалась.

Только она здесь была не одна.

Поверх гребня в сотне шагов от нее восседали на тощих конях два десятка всадников. Они были в черных плащах, в шлемах и при оружии и, казалось, смотрели на нее в ожидании. Однако ужас приковал Калит к месту, словно она тоже по колено вмерзла в грязь.

На ней была лишь тонкая туника, драная, полусгнившая, стужа сжимала ее сейчас со всех сторон, словно рука Жнеца. Безжалостная хватка не давала шевельнуться, даже пожелай она этого. Ей хотелось избавиться от чужаков, закричать на них, ударить волшебством, чтобы они обратились в бегство. Изгнать прочь. Только это было не в ее власти. Калит чувствовала себя такой же бесполезной, как и в своем собственном мире. Пустым сосудом, тщетно мечтающим исполниться геройской отвагой.

Ветер трепал мрачные силуэты воинов, из тяжелых туч наконец-то посыпался снег, колючий, словно ледяные осколки.

Всадники зашевелились. Их кони вскинули головы и все одновременно двинулись вниз по склону. Под копытами потрескивала мерзлая земля.

Калит скрючилась, покрепче охватив себя обеими руками. Заиндевевшие всадники приблизились, теперь она могла видеть их лица, полускрытые змеевидными наносниками шлемов – мертвенно-бледные, покрытые глубокими багровыми порезами, хотя кровь из них не текла. Поверх кольчуг на них были мундиры – как поняла она вдруг, униформа, означающая принадлежность к какой-то иностранной армии, серо-фиолетовая, в пятнах замерзшей и запекшейся крови. Один оказался покрыт татуировками, стилизованными изображениями когтей, перьев и бус – огромный, самого варварского вида, вероятно, даже и не человек. Остальные, впрочем, были одной с ней расы, в этом она не сомневалась.

Оказавшись совсем рядом, они остановили коней, натянув поводья. Что-то притянуло внимание ошарашенной Калит к одному из всадников. С его седой бороды свисали ледяные сосульки, а серые глаза в глубоких темных глазницах напомнили ей неподвижный взгляд птицы – холодный, хищный, напрочь лишенный сострадания.

Когда он заговорил с ней на эланском, изо рта его не вырвалось ни единого облачка пара.

– Время Жнеца на исходе. Смерти предстоит лишиться нынешнего лика…

– Не то чтоб он отличался привлекательностью, – перебил солдат по правую руку от него, крупный, круглолицый.

– Помолчи, Молоток, – отрезал третий всадник, однорукий, сгорбившийся под гнетом лет. – Ты как бы пока еще и не здешний. Мы ждем, чтобы мир за нами поспел, так уж устроены видения и грезы. До тысячи праведных шагов в жизни любого смертного им нет никакого дела, о миллионах бесполезных я и не говорю. Учись терпению, целитель.

– Мы должны занять место того, кто падет, – продолжил первый бородач.

– Только на время войны, – прорычал воин-варвар, до сих пор, казалось, больше заинтересованный тем, чтобы заплести в косички грязные остатки гривы собственного скакуна.

– Жизнь – это война, Тротц, причем обреченная на поражение, – возразил бородач. – Не думай, что у нас скоро появится шанс отдохнуть.

– Но он был богом! – воскликнул еще один солдат, сверкнув зубами над раздвоенной угольно-черной бородой. – А мы – лишь потрепанный отряд морпехов!

– Видал, Застенок, до каких высот тебя вознесло? – расхохотался Тротц. – По крайней мере, башка у тебя снова на плечах. Помню, как тебя в Чернопесьем лесу хоронил – мы тогда целую ночь вокруг шарили, да так ее и не сыскали.

– Жаба сглотнула, – предположил кто-то.

Расхохотались все мертвецы, включая Застенка.

Калит увидела, что седобородый тоже чуть улыбнулся, и его орлиный взгляд вдруг преобразился – казалось, теперь он был способен, ни мгновения не колеблясь, объять все сострадание мира. Воин наклонился вперед, шарнирная лука седла скрипнула.

– Все верно, мы не боги, и на его гнилой плащ вместе с капюшоном не претендуем. Мы – «мостожоги», и задание наше – стоять на страже у Худовых врат. Последнее задание…

– Когда это мы успели на него подписаться? – вытаращил глаза Молоток.