Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 1 [litres]

Ралата вдохнула еще раз, медленно и глубоко, пропуская едкие запахи через себя. Да, знакомый запах. Хотя тогда, давно, он был более… затхлым, с оттенком смерти.

Но поцелуй на языке оставлял такой же.

Лошади вдруг прянули в стороны, но привязь держала крепко. Сверху нахлынул порыв воздуха, раздался шелест крыльев…

Ралата распласталась по земле и перекатилась под ноги ближайшей лошади – лишь бы укрыться от летающего хищника.

Кожистое хлопанье, шипение. Ралата подняла голову и увидела в ночном небе огромный крылатый силуэт, закрывший собой часть звезд. Мгновение – и он исчез.

Лошадь несколько раз ударила Ралату копытами, но потом успокоилась.

В голове раздался смех – не ее, а какой-то холодный, надменный, чужой – и звучал, пока наконец не стих.

Ралата поднялась на ноги. Тварь улетела на северо-восток. Преследовать ее, конечно же, было невозможно, но хотя бы есть направление.

Ралата не смогла защитить сестер. Что ж, тогда, возможно, ей удастся за них отомстить.

Пустошь полностью оправдывала свое название, но для Торанта это новостью не было. В последний раз он наткнулся на оазис позавчера, и воды в бурдюках хватало еще на один день максимум. Летнее солнце жарило в полную силу, поэтому передвигаться можно было исключительно ночью. Лошадь вся спала с боков, но, увы, насколько позволяла видеть тусклая луна, вокруг расстилалась лишь выжженная глиняная равнина, усыпанная каменной крошкой.

В первую ночь после расставания с Кафалом и Сеток оул’дан наткнулся на разрушенную башню, всю изломанную, словно гнилой зуб. Такое впечатление, будто стены оплавились под невыносимым жаром. Не уцелело ни единого окна, ни единой детали облицовки. Строение просвечивало насквозь, как скелет, опутанный ржавыми металлическими тросами. Торант никогда не видел ничего подобного и поэтому из суеверного страха близко подъезжать не стал.

Более ничего, что могло бы нарушить унылую монотонность пустыни, не попадалось. Ни холмов, ни гор, ни даже древних останков миридов, родара и козьих загонов, которые так часто встречаются в Оул’дане.

Уже перед самым рассветом Торант разглядел прямо на пути нечто бесформенное, немногим выше раскрошившегося валуна. Обтрепанная, драная шкура накинута на узкие плечи. Тонкие седые волоски шевелятся под ленивыми дуновениями ветерка. Юбка из полусгнивших лоскутов змеиной кожи раскинулась по земле. Торант подъехал ближе и остановился в пяти шагах. Фигура сидела к нему спиной, и за исключением волос и меха на шкуре была абсолютно не– подвижна.

Труп? Судя по редким волосам и сморщенному скальпу – да. Но кто стал бы бросать спутника вот так на этой безжизненной сковородке?

– Дурак. Он был мне нужен.

При звуках голоса – грубого, как песок, и пустого, как выветренная пещера, – лошадь под Торантом попятилась и захрапела.

Труп – воин не мог разобрать, мужчина это или женщина, – издал нечто среднее между вздохом и сиплым рычанием. И спросил:

– Что мне теперь делать?

– Ты говоришь на языке моего народа, – поколебавшись, произнес юноша. – Ты из оул’данов? Не может быть. Я последний, а твое одеяние…

– Ты не можешь ответить. Что ж, я привыкла к разочарованию. Я столь давно не испытывала удивления, что, наверное, даже позабыла его вкус. Езжай своей дорогой, нужды этого мира не по плечу таким, как ты. Он бы, конечно, справился лучше, но он мертв. И это… раздражает.

Торант спешился и снял с седла бурдюк с водой.

– Тебя, наверное, мучит жажда, старуха.

– Да, в горле у меня сухо, но ты ничего с этим не сделаешь.

– У меня есть вода…

– Тебе она нужнее. Впрочем, мило с твоей стороны. Глупо, да, но милые жесты все такие.

Торант обошел старуху, но ее лица разглядеть не смог. Почти все закрывала тень от выпирающих надбровных дуг, с которых свисали то ли лоскуты ткани, то ли нитки с бисером. Тускло блеснули зубы, и воина пробрала дрожь. Он невольно осенил себя защитным знамением.

Послышался хриплый смех.

– Духи ветра и земли, которых ты призываешь, воин, – мои дети . Думаешь, это меня отгонит? Впрочем, подожди, не значит ли это, что ты восходишь к моей крови? Дурацкая мысль, конечно, но если кто-то и заслужил право на глупость, то это я. Так что я… повинуюсь.

Фигура поднялась, скрипя иссохшими костями. Торант увидел длинные сморщенные груди, покрытую трупными пятнами кожу, свисающий живот, весь изрезанный и в струпьях. В разрезах царила непроницаемая темнота, словно женщина высохла не только снаружи, но и внутри.

Торант облизнул вдруг пересохшие губы, с трудом сглотнул и спросил шепотом:

– Старуха, ты… мертва?

– Жизнь и смерть – всего лишь игра, а я слишком стара для игр. Знаешь ли ты, что эти губы когда-то касались губ Сына Тьмы? Мы были молоды и находились в другом мире – далеком, да, но в конечном счете не столь отличающемся. Но в чем смысл этих мрачных уроков? Мы видим и делаем, но ничего не знаем. – Она поводила в воздухе сушеной рукой. – Идиот приставляет нож ему к груди. Думает, делу конец. Но он тоже ничего не знает, потому что, видишь ли, я не отпущу .

Торант мало что понял из ее слов, но все равно поежился. Бурдюк бесполезной ношей болтался в руке, словно на– смехаясь.

Старуха подняла голову, и под выпирающим лбом Торант наконец разглядел обтянутые мертвой кожей кости. Под черными провалами глазниц в вечной усмешке застыл рот. Нитки с бисером оказались лоскутами мяса, как будто некий зверь когтями разодрал старухе лицо.

– Тебе нужна вода, а лошади нужен корм. Пойдем, я отведу тебя и спасу ваши бесполезные жизни. И может, если тебе повезет, все-таки придумаю, зачем вас надо было спасать.

Что-то подсказывало Торанту, что отказа она не примет.

– Меня зовут Торант, – представился он.

– Твое имя мне известно. Одноглазый вестник просил за тебя. – Старуха фыркнула. – Как будто мне ведомо сострадание.

– Что за «одноглазый вестник»?

– Мертвый всадник, вылезший из Худовой пади. В последнее время он не знает отдыха. Его знамения, грубые, что вороний грай, нагло проникают в мои личные сны. Ток Младший весьма груб.

– Он является во снах и ко мне, старуха…

– Прекрати меня так называть. Это… неточно. Зови меня по имени. Олар Этил.

– Олар Этил, – повторил Торант. – Он еще вернется?

Старуха склонила голову и, помолчав, сказала:

– Как они, к своему несчастью, скоро узнают, ответ – да .

Солнце осветило мрачную картину. Бакал, поддерживая вывихнутую руку, стоял с полудюжиной родичей-сэнанов. За ними Марал Эб, самозваный Военный вождь Белолицых, будил своих воинов. Ночь была длинной. В воздухе пахло пивом и рвотой. Барахны просыпались с грубой руганью, не желая покидать пьяного забытья.