Флор Веско - Мирелла [litres]

Всякий раз при этом он вынимал тамбурин и, барабаня в него во весь дух, оглушительно кричал:

– Смерть крысам, смерть!

На сей шум гамельнцы, кто был еще в живых, приотворяли оконца.

Так Гастен перетопил не одну сотню крыс. К исходу дня впервые за долгие недели писк в городе стих. Смолкла и возня, от которой шуршали стены и крыши.

Гастен завершил путь свой на главной площади, где вновь начал свистопляску, пока бургомистр не показался в окне.

– Крыс больше нет, мой господин! – объявил он с поклоном.

– Превосходно, – ответил бургомистр. – Вы получите всё, что вам причитается, когда мы будем уверены, что крысы не вернутся и, главное, что чумное Зло ушло вместе с ними.

– Но, мой господин…

Бургомистр захлопнул оконные створки.

– Ни в жизнь он не заплатит, – подытожила Мирелла.

– Ну уж нет! Всё золото мне вытрясет, крохобор толстобрюхий! Вот сквалыга кривомордая! Уж я ему покажу… Найдутся еще козыри и по его душу…

Столь жестокая злоба звучала в его словах, что Мирелла отпрянула. Такой кипучести в юном страннике она не подозревала.

Она оставила его наедине со гневом. В сарае всё было покойно. Пан спал. Водоносы, одолеваемые солнечным зноем, праздно сидели по углам. Бедвика видно не было.

Мирелла желала верить, что Гастен их спас. Но ее мучили ужасные сомнения. Она вышла на улицу и немного прошлась.

Вдруг краем глаза она приметила вспышку. Мирелла сощурилась. Ничего. Она прошла по улице дальше. Мирелла училась смотреть прямо, примечая также всё, что увидит краем глаза. Это требовало некоторых усилий, но вскоре она привыкла глядеть на мир по-новому.

И тогда она их увидала.

Внизу, вдоль стен домов, в закоулках улиц, под карнизами крыш – всюду примечала она языки синеватого пламени. У одного дома, где светились они из щели в стене, Мирелла пригнулась и заглянула внутрь. В расщелине было темно. Но она будто различила движение теней. Крохотные точки блеснули во тьме. Полость наводняли крысы. Но не простые грызуны. То были прислужники незнакомца в черном. Им хватило смекалки не поддаться жажде и тем избегнуть затеянной Гастеном бойни.

В тот вечер Мирелла долго лежала впотьмах без сна, погрузившись в размышления. Как выжить, она знала. Научилась за многие годы. Для того нужно лишь держаться вдали от угрозы, подчиняться и склонять голову, так, чтоб о тебе забыли и думать.

Однако теперь ей хотелось поступать иначе. Она оттолкнула черного незнакомца. Но как ей это удалось? Чтобы разобраться, нужно было встретиться с правдой лицом к лицу: выяснить, истинно ли она, как говорила Лотхен, ведьма или диаволово отродье.

Мирелла не могла решиться. Попытки углубиться в эту материю могли привести ее и на костер, чего она страшилась, сколько себя помнила. Но под конец она пожала плечами. Довольно! Опасность и так ходит вокруг, проникая сквозь стены. Она решилась.

Наутро Мирелла переступила порог трактира, дав себе зарок не выходить оттуда без ответов. Трактирщицы не было ни за прилавком, ни на дне квашни. Мирелла поднялась наверх. По правую руку, как догадалась она, были комнаты для постояльцев. В одной из них, верно, живет Гастен. Чрез двери не проникало ни звука. Мирелла взглянула налево. Там оказалась другая дверь. Она отворила ее.

В комнате было темно, ставни затворены. Лотхен лежала в постели. Лицо ее было недвижно. Шея и плечи – черны. Смрад разлагающейся плоти наполнял воздух. Мирелла замерла на пороге, прикрыв лицо рукою, дабы не впустить в легкие полный чумных миазмов дух.

Вдруг Лотхен открыла глаза. Мирелла, уже решившая, что трактирщица отошла в мир иной, вздрогнула.

Мутным взором чумная повела кругом, уставясь под конец на Миреллу. Она узнала юницу. В зрачках трактирщицы сверкнул ужас.

– Ведьма! Сгинь! – прохрипела она.

Мирелла подступила на шаг.

– Довольно браниться! – отрезала она. – Лотхен, я пришла, чтобы всё понять. Почему вы зовете меня ведьмой? Что ведомо вам о моем рождении?

Страх исказил лицо трактирщицы. Сил у нее не осталось ни подняться, ни защитить себя, и вот эта диаволица скользнула к ней в спальню, дабы мучить ее. Лотхен вцепилась в простыню, будто надеясь закрыться хоть ею.

Мирелла еще подошла к заразному телу.

– Говорите, – велела она.

И с такой властностью бросила она сие слово, что Лотхен удивилась. Страх, от которого тряслась чумная, сменился безвольным оцепенением. Терять трактирщице было нечего. Она чувствовала, как тело ее истлевает прямо на ложе. И знала, что обречена.

– Ну что ж, я отвечу тебе, – сказала она с недоброй улыбкой.

Она решилась выложить всё, что знала, вывалить весь ужас, сбросить с души груз, что все эти годы не давал ей покоя. Она скажет этой дерзновенно стоящей перед ней девчонке с такой белой кожей, здравым и крепким юным телом, – о, скажет, что за богомерзкая она тварь!

– Родом я не отсюда. Росла в Коппенбрюгге, недалече от Гамельна. Мне было лет десять, когда в городе устроили великий праздник по случаю женитьбы нашего господина.

Глас трактирщицы ослаб.

– Через несколько лет…

Трактирщица умолкла. Глаза ее сомкнулись. Лицо осунулось.

Мирелла подскочила. Вот уж выбрала миг испустить дух! Мирелла склонилась к трактирщице, со злости сжав кулаки. Грудь чумной едва заметно вздымалась. Лотхен еще дышала. Она впала в горячечный бред.

Миреллу боле не страшила близость гниющего и заразного тела. Она нагнулась над ложем и подула на лоб недужной, дабы охладить ей лицо. Оно чуть посвежело. Тогда Мирелла стала тихо напевать. Напев был без слов, неспешный и назойливый. Недужная открыла глаза, словно юницына песнь призвала ее назад.

Мирелла смолкла. Она нагнулась к самому лбу, покрытому испариной. Втянула протухший воздух, и вдруг взор ее заволокло пеленой.

Мирелла пошатнулась и осела на пол. Сама того не ведая, совершила она странное колдовство. Склонившись над умирающей, она вдохнула ее мысли. Пред взором ее плясали видения. Мирелла собственными глазами узрела детские воспоминания Лотхен.

Вначале оказалась она в Коппенбрюгге, соседнем с Гамельном городе, на свадьбе его сеньора.

Зима или конец осени. Маленькая Лотхен пытается разглядеть новобрачных на паперти церкви. Ноги и юбки пихают ее со всех сторон. Радостные выкрики. Лотхен протискивается между сапог, брэ, набедренников стражи и тянет голову. Вот они.

У сеньора в парчовом с золотом кафтане храбрая осанка и прямой взгляд. Его длинные светлые кудри ниспадают из-под резного края расшитого шаперона. Юная супруга завораживает толпу своей красотой. На ней бледно-голубой корсаж, отороченный белым горностаем. Волосы затянуты под туре: его широкая лента перехватывает отделанный драгоценными камнями плат.