Jane_BlackCat - За краем Вечности [СИ]

Тюремные коридоры нависали мрачной, незримой тяжестью, словно прижимали к полу, отчего хотелось согнуться и сгорбиться. Крепость не радовала ни одним проблеском солнечного света, не учитывая крохотных узких бойниц, безжизненно глядящих на широкий двор, где замерла, как немой стражник, высокая площадка эшафота, над которой качался увесистый канат, скрученный в петлю, что само собой удваивало терпкий ужас на задворках души. Лютая тишина крепости, разбиваемая чьими-то отдалёнными криками, сопровождала меня до самого конца пути, который окончился невероятно душным и жарким подвальным помещением. В первое мгновение непривычно яркий свет застил глаза, но спустя секунду, когда только удалось привыкнуть к огненному освещению, я уже была прижата к столу за обе руки двумя солдатами. Ничего понять не успела, лишь заметить бесстрастную фигуру уже знакомого нам чёрного мундира. Он стоял спиной, копошась кочергой в огне, отчего вокруг него взмывали волны дьявольских искр. Затем повернулся — резко и неожиданно. Лицо обдало жаром, сковывающим дыхание. Что будет дальше понял бы и идиот.

Я резко рванулась, наугад ударила пяткой одного из удерживающих меня стражников, попыталась вывернуть руку из цепких пальцев второго, готовая даже вывихнуть при необходимости и… поняла, что мои жалкие попытки вырваться никто будто и не заметил. А если и заметили, то не приняли в удивление — конечно, каждый вырывался бы на этом месте. А мои девичьи боевые действия без какой-либо тактики увенчались лишь тем, что в спину ударили чем-то тяжёлым, заставив вновь распластаться на столе и встретиться с ним физиономией.

Рвануться ещё раз, кричать или, в конце концов, начать молить о пощаде я не успела. В глаза ударил жар и в ту же секунду правую руку пронзило невыносимой болью. От собственного крика зазвенело в ушах. Тело зашлось в судорожных дёрганьях, но раскалённую докрасна железку убрали от руки, как показалось, только спустя вечность. Жар, холод, агония и вопли завладели мной одновременно, глаза заволокло пеленой. Солдаты сразу же подхватили под руки и поволокли меня прочь; пытались поставить на ноги, но почти не получалось, и как позже вспоминалось сквозь пелену забвения, меня поддерживали под локти, помогая идти, а не тащили волоком по полу — видимо, простой солдатский народ имел сострадание и мог жалеть человека, которому, по сути, только что подписали приговор. Голос срывался до хрипа, до воя, не было сил ни на какие мысли.

Когда, наконец, за спиной снова хлопнула решётка камеры, я упала на колени; задыхаясь, отползла от решётки и свернулась калачиком в углу, прижимая руку к груди; дрожала как при лихорадке, выла и ревела. Запястье словно горело изнутри, разрывалось огненными щипцами, разрезалось тысячей кинжалов. Никогда прежде мне и представить не удавалось, что на свете существует такая ужасная боль. В полной мере удалось её прочувствовать не в сам момент клеймения, а после, когда я лежала на полу камеры затравленным зверьком, не слушая, что говорит Джек. Кажется, он пытался успокоить — как мог, как умел; сел рядом, приподнял меня за плечи с земли, но вместо того, чтобы как-то подняться, я выскользнула из его рук и устроилась головой на его коленях, забыв обо всякой гордости и предубеждениях. Тяжело всхлипывая, прижимала кисть к себе; и не было сил что-то подумать, почувствовать, когда капитанская рука легла мне на плечо, успокаивающе погладила; родной голос что-то нашёптывал… Было ли это взаправду, или в горячем бреду привиделось — никогда не узнаю.

Тот жуткий день закончился незаметно и неясно для меня. Странные видения долго плавали перед глазами, а жар долгое время содрагал тело сильной дрожью. Сквозь тяжёлый бред слух уловил очередной лязг решётки, чьи-то голоса, и тепло капитанского тела разом отлучилось от меня. Сделалось чертовски холодно.

Лишь спустя много времени, когда наступило пробуждение — может, спустя день и ночь, может, спустя несколько часов — пелена спала с сознания. И лишь тогда я смогла трезво взглянуть на всё вокруг, смогла думать. В камере висела лютая тишина. Впервые она показалась такой громкой. Наверное, потому что средь неё больше никого не было. Отсутствие Джека ощутилось громом среди ясного неба — будто исчезло очень важное составляющее моего бытия. Окошко по-прежнему отбрасывало на каменный пол трапецию света, но теперь он стал ещё менее тёплым и важным. Чтобы как-то согреться и найти в себе признаки того, что ещё жива, я устроилась калачиком в свете, стараясь не думать, куда и зачем увели Джека и довольствоваться мыслью, что он обязательно спасётся. Руку по-прежнему жгло, но уже совсем не так, как вчера. Лишь сейчас я нашла в себе силы и смелость задрать рукав рубашки, каждое прикосновение которого обжигало сильнее пламени. Немного выше запястья в обрамлении красной распухшей кожи белела выжженная латинская буква «P» — «пират». Она вздулась одним большим волдырём, заполненным какой-то жидкостью. Даже смотреть больно — не то, что дотронуться.

«Ну вот, подруга. Кажется, ты когда-то желала набить такую же татуировку как у твоего любимого Воробья, чтобы быть на него хоть каплю похожей? Поздравляю. Это, конечно, не то, что ты хотела, но зато бесплатно», — проснулся безжалостный циник внутренний голос. На губах пролегла измученная усмешка: значит, жива. Впрочем, на этом жалкие остатки юмора полностью сошли на нет. Вместо этого душа погрузилась в омут опустошения и отчаяния, безысходности и боли. Теперь ещё и одна осталась. От мысли, где Джек и что с ним могли сделать, захотелось снова разреветься — и я позволила себе такую роскошь. Некого стесняться, никто не упрекнёт и не посмотрит косо. «Люди плачут не от того, что они слабые…» — относилось ли это ко мне, уже не разобрать. Я старалась быть сильной — раз за разом сдерживалась, искала пути к искомому, терпела страх и унижения, отвечала остротой на остроту, не сдавалась и пыталась держать в своих руках хотя бы часть событий; словом, делала то, что никогда не осилила бы в прошлой жизни. Но стоило событиям круто повернуться — и вот, уже рыдаю от страха, от боли, от бессилия. Отчаялась. Устала бороться. Возможно, если бы впереди мелькнул хоть единый лучик солнца, хоть единая надежда, нашлись бы силы утереть слёзы и не сдаваться, но вокруг с каждым днём сгущалась тьма. Точка невозврата пройдена, и теперь я официально пират. Пути назад нет. Единственный путь — на плантацию олигарха. Может быть, удастся сбежать — Джек ведь смог когда-то — но как потом искать «Жемчужину» и Воробья? А что, если искать будет нечего? Что, если в этот раз удача повернулась другой стороной к легендарному пирату семи морей? Ведь ничто не может длиться вечно, и когда-нибудь — как бы абсурдно ни звучало — и он не сможет спастись.