Татьяна Филатова - Бабки

Барин печаль от своей неудачи с мертворожденным сыном, как и от многих других неудач, снимал рядом с крепостной Варварой, а из темного угла, забившись и спрятавшись от всего мира, наблюдала за ними Феня – дочка Варварина. В таких случаях мамкой было велено прятаться и не высовываться, чтобы не оказаться под рукой у Щукина, иначе он бы не глянул, что перед ним девчонка малолетняя – зашиб бы тут же.

Всегда молча сидела, спрятав голову между ног и зажав руками уши. Но сейчас он мамку обижает, а менее часа назад на барыню кричал. Благо, что не бил. А барыня добрая была и крепостную девочку Феню никогда не обижала. Знала, что ребенок ни в чем не виноват, да и мать ее разве можно обвинить в том, что родила ее от хозяина, коли хозяину тому перечить никто не смел?

Потому-то Елена Ивановна всегда старалась и угостить Феню вкусностями, и работы много не давала, и с сыночками своими младшенькими играть дозволяла. Сестра, хоть и единокровная, как-никак…

Не выдержала Феня – сжала кулачки свои. Да так лицо злобно нахмурила, что сама бы испугалась, коли увидела бы себя в тот миг. Отбросил барин мать ее в сторону и снова за голову ухватился. Варвара сразу в угол, где дочка пряталась, взгляд свой устремила. Блестели в углу глазенки Фенины, да только глазки те злобой были наполнены, никак от отца передавшейся.

– Да чтоб тебя! – вскрикнул Филипп. – Что за день проклятущий.

Вышел он спешно из маленькой коморки, где дочка с мамой жили.

– Ну все, прекращай, – сказала Варвара, – слышишь, Феня! Прекращай, кому говорю! Ушел он. Ишь ты, девка… До чего ж сильная. Но нельзя так, доченька, нельзя… – Варвара поправила платье и обняла дочку. – А ежели он поймет, что голова у него от тебя болит. Убьет же, ей-богу, убьет.

– Я его убью раньше, – сказала Феня.

– Не говори так. Он – барин. И ты должна слушать его и делать, что он велит. А твое умение может только навредить тебе, глупая. У него власти и силы больше.

– Неправда, мама, – возразила дочка, – я, коли захочу, сделаю так, что голова эта его поганая не только заболит, а и лопнет вовсе!

– Тише, тише… Ты никак сдурела, девка? Слушай меня сюда. Сейчас ты тихонько спать ляжешь, а я пойду к барыне, да помогу ей, пока она душу Богу не отдала. Ей немного осталось. Уж, поди, ангел над ней навис, ожидает с собой забрать.

– Мама, – спросила тихим, уже спокойным голосом девочка, – а мы кто – ангелы?

Варвара рассмеялась.

– Куда нам, бабам крестьянским? Ангелы… скажешь, тоже. Ведуньи мы с тобой, дуреха, ведуньи. В простонародье – ведьмы. А от Бога ли, от черта ли… Это уже, как сами решим. Вот я врачевать буду хозяйку. Так, поди, от Бога, правда? А вот коли ты кулаки на барина крутишь да голову его окаянную изводишь – так тут и думай, от кого это.

Варвара рассмеялась, а Феня настороженно посмотрела на мамку.

– Да шучу я, дуреха, шучу, – сказала мать. – Ты крещенная, а значит от Бога дар твой. Вот только против Бога не иди. А коли и пойдешь когда, так вымаливай у Него прощения. Не для того он тебе дал такое важное умение…

– А для чего, матушка? Вот ты врачуешь, травки нужные завариваешь, тебя за лекаря почитают, из деревней к тебе ходят… А что я? Если я только и могу, что недуг навести? – у девочки на глазах проступили слезы.

– Нет, Феня, не только это, – ответила Варвара, – мы узнаем, что ты еще умеешь, но раз ты хворь напустить можешь, то и снять тебе ее под силу. Я не умею того, что умеешь ты. А значит ты сильнее меня будешь. А теперь в койку! Да чтобы нос свой не высовывала. А я к Елене Ивановне пойду. Спасать ее надобно.

Варвара поцеловала дочку и вышла из комнаты. Девочка легла на маленькую кроватку, к которой совсем недавно барин мамку ее придавливал, на которой, вернее всего, и ее саму барин мамке заделал. Да только барину до нее дела не было. Законнорождённых сыновей он ничем, окромя одежи да еды, не баловал и отцовского внимания им никогда не дарил, с чего же он будет всяким грязным крепостным детям знаки внимания оказывать, пускай даже они от его блудливой похоти и на свет появились. Пускай, даже похожи на него, как две капли воды…

Елена Ивановна, барыня молодая, которой еще и тридцать один год не исполнился, лежала и стонала, родив только что шестого ребенка. На сей раз мертвого: тело ее износилось, уж поди… Повитуха и другие прислужницы, все тоже крепостные Щукинские, вокруг умирающей хозяйки бегали, да ничего поделать не могли.

– Где тебя носило? – буркнула повитуха на Варвару, когда та вошла в комнату.

– Барин… – ответила та. – Как она?

– Да никак, – сказала бабка. – Помирает.

Варвара присела подле хозяйки и погладила ее по голове, по ее мокрым светлым волосам, которые слиплись и спутались от пота. В другом конце комнаты висела пустая зыбка, на сей раз не понадобившись.

– Елена Ивановна… Что ж вы так, голубушка? – ласково сказала Варвара. – Выйдите все, – скомандовала она, – оставьте нас на какое-то время.

– А ежели… – сказала повитуха.

– Идите, – настаивала на своем та. – Ребеночка унесли?

– Унесли… синенький. Маленький такой. Видать, не доносила.

– Не доносила, ясное дело, – ответила Варвара. – Нам то с ней в один срок рожать-то надо было. Не доносила… Елена Ивановна… слышите меня?

Барыня в ответ только мычала, а Варвара продолжала гладить ее по голове, ожидая, пока все выйдут из комнаты и унесут с собой кровавое белье.

– Теперь слушайте меня, барыня. Я помогу. Будем молиться, чтобы не было поздно. Я помогу…

Она положила руку на живот молодой женщины, напоминавший кисель. Гладила, давила, что-то бормотала. Елена Ивановна в свою очередь тоже что-то пыталась сказать, но у нее от нехватки сил не особо-то это получалось. Бледные, обескровленные, потрескавшиеся губы с трудом шевелились, а мать Фенина то и дело водой их смачивала.

– Варвара, – прошептала больная спустя час.

– Да, барыня, – улыбнулась Варвара, держа больную женщину, свою барыню за руку.

– Ты хоть юбку пышную надеваешь, я же вижу… ты тоже понесла от него?

Варвара опустила голову.

– Да, барыня, – теперь уже невесело повторила она, опустив глаза.

– И Фекла твоя тоже ведь от Филиппа на свет родилась?

– К чему эти расспросы, Елена Ивановна? Вы уж простите меня, но вы тем только больнее себе делаете. И меня стыд берет, хотя и не по моей воле все это было…

– Чего уже мне больнее-то? Куда ж больнее, чем дитя свое хоронить? – сказала хозяйка, не отпуская руки Варвары. – Ты же сама знаешь, что Филипп Евстафьевич меня не любит. Ровно как, пожалуй, и тебя. Я такая же невольница у него, как и ты. Кириллу моему уж пятнадцать годков. Бывает, Филипп кричит на меня, бить кидается, а Кирилл сожмет кулаки и вот-вот, думаю, кинется на батька… За что ж такое нам с тобой, а, Варвара?