Татьяна Филатова - Бабки

– Du hast nichts als den Wald gefunden. Sogar wilde Tiere werden nicht getroffen. Es gibt keine Spuren von Partisanen hier und kann es nicht geben. Und noch mehr, Sie haben keine Häuser und keine Frauen gesehen (Ничего, кроме леса, вы не нашли. Даже зверей диких не встретили. Следов партизан здесь нет и быть не может. И уж тем более вы не видели никаких домов и никаких женщин), – сказала Настя. Ее произношение немецкого было куда хуже, чем у Ягарьи Павловны, но немцы ее поняли, а самое главное – поверили и приняли ее слова за действительность. – Маруся, выходи, – сказала она.

Девушка дрожащими руками открыла маленькую дверцу машины. Удивленный фриц, сидевший рядом с ней, провел ее негодующим взглядом. Нет, он не помешал ей, но он, казалось, боролся с тем, что сейчас с ним и его сослуживцами происходило. Настя это заметила, но ничего не предпринимала. Она и так делала все, что могла и взгляда своего с немца не сводила.

– А теперь уезжайте и не возвращайтесь, – сказала она по-русски, но они ее поняли бы и без слов. Тот солдат, что заходил в дом, где была Настя, уже, неосознанно для самого себя, составлял в своей голове версию объяснения того, где он мог потерять свой автомат. А еще он стал замечать, что у него начинается мигрень. Тогда он конечно еще не знал, что эта «мигрень», которая растекалась по его мозгу, как расплавленный металл растекается по форме с углублениями, убьет его еще до восхода солнца следующего дня. Но сейчас это не имело никакого значения: они выполнили приказ, проверили окрестные леса на предмет наличия в них партизан, никого и ничего не нашли, правда автомат пропал… Но он решит этот вопрос. Если успеет.

Ягарья укрыла Марусю своим меховым платком.

– Полноте, Машенька, – успокаивала она плачущую девушку, – они бы тебе ничего не сделали. Ты бы упорхнула от них раньше, чем они ввезли тебя в деревню.

– Знаю, Ягарья Павловна, – ответила Маруся, – но все равно: страшно так было! Спасибо, Анастасия Петровна!

– Не надо меня благодарить, – ответила Настя, – мы своих не бросим, правда?

– Прости, Настя, старею… – сказала Ягарья.

– Главное, что все обошлось, и Маруся дома.

Все трое вошли в дом, когда убедились, что машина фрицев окончательно исчезла на горизонте.

– Выходи, Татьяна! – сказала Ягарья, открывая ход в погреб.

– Павловна… – тихо позвала ее Настя. – Иди сюда…

Настя подошла к койке Феклы Филипповны, чтобы убрать автомат немца. Баба Феня никак на это не реагировала.

– Она…

– Не дышит, – договорила за Настю Ягарья, подходя к кровати, – баба Феня не дышит.

Из-под полы вышли Таня, Никитична, Шура и другие девушки, что прятались в этом доме. И Ванюша был с ними. Никто не произнес ни слова. Опираясь на стену, из своей комнаты вышел Павел. Его, казалось, никто не замечал. Девушки: Таня, Шура и Маруся, у которой и глаза-то еще не успели просохнуть, разрыдались первыми.

– Фекла Филипповна! – скрестила руки на груди Вера Никитична. – Да что ж ты…

– Ее час пробил, – тихо сказала Ягарья, сидевшая рядом с телом умершей. – Недоброе дело она напоследок сделала, как для ведуньи, но правое, как для русского человека. Последние силы отдала она, чтобы супостата с этого света свести, почитай померла, защищая Родину.

– Паша, – заметив парня, тихо сказала Настя, по щекам которой тоже уже текли слезы, – тебе нельзя вставать, раны внутри еще не затянулись.

– Я вам соболезную, – сказал он девушке, так и стоя, опираясь на дверь комнаты.

– Ты же сам потерял всю семью, – ответила Настя, подойдя ближе. – Спасибо, но все-таки тебе надо прилечь. Тут ты не помощник, уж извини. Мы сами…

– Я видел тебя, – сказал Павел, покорно обняв Настю, которая помогла ему дойти до койки, – так все-таки ты тоже…

– Ведьма? – спросила она, на этот раз не улыбаясь. – Да, Павлуша, ведьма. Я, пожалуй, предпочитала бы другое какое слово, но сейчас не до того. Немец ушел, опасность в очередной раз миновала. Надолго ли – никто не знает. Но сейчас нам надобно попрощаться с бабой Феней, – она сделала паузу, помогая Павлу лечь, – затем оплакать ее, коли время на то будет, – продолжила Настя, – а потом и поговорим.

– Добро, – согласился парень.

Девушка, отводя от него мокрые глаза, которые выглядели совсем иначе, не так, как полчаса назад, уже хотела выйти из комнаты, но Паша окликнул ее:

– Спасибо, Настенька, – сказал он, – спасибо тебе. Снова ты спасла меня. Я перед тобой в долгу.

Настя ничего не ответила, вышла из комнаты и закрыла дверь. Сейчас ее ждали другие заботы.

***

1853 год

Щукин Филипп Евстафьевич, зажиточный, но очень жестокий помещик, будучи достаточно влиятельным человеком в Брянске, казалось, не любил никого. Женушка его, бедная, болезненная женщина, которую ее сердобольный папенька всего в четырнадцать годков отдал замуж за богатого, но на то время уже тридцатилетнего Щукина, родила ему пятерых сыновей и чуть не померла, рожая шестого, мертвенького… За то, что отпрыск не выжил, Филипп Евстафьевич сильно на жену разгневался. Десятилетняя крепостная девчушка, стоявшая у дверей, слушала, как злой барин клянет и без того едва живую хозяйку, чье лицо было белее мела, а постель под ней вся пропиталась кровью. Повитуха смиренно стояла в углу, держа в руках мертвого младенца, на которого барин и не взглянул.

Барыня плакала и молила у Бога смерти. Никто из тех, кто был на тот момент в доме, не знал, отчего барин так злится на жену, ведь своих живых сыновей он не особо то и жалует и вряд ли проявлял бы новые чувства к шестому ребенку, выживи бы тот.

А девчушка слушала ненавистного барина и кулаки свои сжимала, глядя в щелку на злого мужчину. Вдруг он за голову ухватился и сморщился от боли. Хотел было на кровать присесть, потому как боль нестерпимая его настигла, да побрезговал, что в крови женушки своей испачкается.

– Вот ты где, неразумное дитя! – шепотом прикрикнула на Феню матушка. – А-ну, быстро отседова! Еще чего не хватало: барину под горячу руку попасти.

– Он на барыню ругается, – сквозь зубы пробурчала девочка.

– Пущай ругается, – ответила мать, – поругается и перестанет, а тебе от него несдобровать, коли заприметит тебя здесь. Ишь, кулаки она сжала! А-ну, быстро к себе мандруй!

Девчушка хоть и злилась, но мамку послушаться пришлось. Тут же у барина головная боль отступила. Хотел было он снова на зареванную жену накричать, да пожалел сил своих. Вышел он от нее и крикнул на весь дом, что было мочи:

– Варвара! Водки мне налей! Да пошустрее!

Поспешила Варвара барина обслуживать, только одной водки ему мало было. За руку ее ухватил и потащил к ней в комнату. Для крепостной бабы, чья вся жизнь прошла под указом злого барина, это было не в новинку: он владел ею полностью, как ему пожелалось бы. Варвара, осиротевшая в раннем детстве, была собственностью Филиппа Евстафьевича немногим дольше, чем его несчастная женушка.