Виктория Авеярд - Шторм войны [litres]

– Да, мы копаемся в грязи и ищем какую-то дыру, – отзывается Килорн.

Слышно, что он ухмыляется.

– Ведем армию, – замечаю я. – Вот куда это завело тебя, Кэмерон.

Лицо у нее меняется и словно каменеет. Но губы раздвигаются в подобии усмешки. Впрочем, грустной. Я ее понимаю. В Корвиуме она сказала, что ей надоело убивать. Надоело смертоносное бремя собственной способности – подавлять и душить. Теперь Кэмерон хочет защищать других. Охранять. Хотя у этой девочки больше поводов, чем у большинства, пылать гневом и желать мести, у Кэмерон хватило силы отступить.

А у меня нет.

Свет фонарей в туннеле окрашивает алым всех. Даже Серебряных, которые верны Кэлу или Самосам. Тени из Дома Хейвена, шелки Айрелы – их не больше десятка, они рассеяны среди нас. И, хотя бы ненадолго, тоже красны, как рассвет.

Я не спускаю с них глаз, пока мы шагаем по туннелю. Они подчиняются приказам своих лордов и королей. Я не доверяю им, во всяком случае в перспективе, но в их преданности сомневаться не приходится. Серебряные чтут кровь. Они делают то, что кровь велит.

И мы тоже не беспомощны.

Элла и Рейф замыкают шествие. Оба, кажется, возбуждены предстоящей миссией, после поражения в Пьемонте им не терпится подраться. Тайтон держится ближе к середине, а я иду впереди, так что все электриконы равномерно рассредоточены. Глаза Тайтона как будто сияют в тусклом свете.

Кэмерон похлопывает рукой по бедру. Считает шаги. Ее зоркие глаза внимательно осматривают стены. Она проводит пальцем по тому месту, где плотно утоптанная земля сменяется бетоном. И что-то происходит. Лицо Кэмерон омрачает тень.

– Я знаю, каково это, – шепотом говорю я. – Вернуться, став другой.

Она резко взглядывает на меня, подняв бровь.

– Ты о чем?

– Я побывала дома лишь раз после того, как выяснила, кто я такая.

«Прошло всего несколько часов. И этого хватило, чтобы изменить мою жизнь».

Вспоминать тот визит в родную деревню трудно, даже больно. Шейд тогда был жив, а я думала, что нет. И я вступила в Алую гвардию, чтобы отомстить за него. Тиберий тогда ждал на улице, прислонившись к мотоциклу, который сам собрал. Все еще принц. «И навеки принц». Я пытаюсь отогнать это воспоминание, словно дурной сон.

– Будет нелегко смотреть на знакомые вещи и чего-то не узнавать.

Кэмерон выпячивает подбородок.

– Тюрьму не называют домом, Бэрроу, – бормочет она. – А эти трущобы – тюрьма.

– Так почему бы не уйти отсюда?

Мне хочется стукнуть Килорна за бестактность, а равно и за грубость. Он перехватывает мой взгляд и торопливо добавляет:

– Я имею в виду – есть же эти туннели…

Ответная улыбка Кэмерон меня удивляет.

– Ты не поймешь, Килорн, – говорит она, покачав головой. – Ты думаешь, что тебе приходилось трудно, но здесь еще труднее. Ты думал, что прикован к родной деревне, но что тебя держало? Деньги? Работа? Несколько стражников, которые иногда посматривали в твою сторону?

Он краснеет, пока она единым духом выговаривает все это.

– А у нас есть вот что.

Кэмерон оттягивает воротник, показав свою татуированную шею во всей красе. Память о ее месте и профессии – о ее тюрьме – запечатлена несмываемыми чернилами. НГ-АРСМ-1888907.

– Каждый из нас – не человек, а номер, – продолжает Кэмерон, тыча пальцем в потолок. – Если исчезаешь ты, следующий номер исчезает тоже. Очень скверным образом. Приходится бежать целым семьям. И куда им идти? Куда они могут пойти?

Ее голос обрывается, эхо замирает в алых сумерках.

– Все это должно закончиться, – говорит она, словно самой себе.

– Обещаю, – отзывается Дэвидсон с почтительного расстояния.

Вокруг его косо прорезанных глаз появляются морщинки от горькой улыбки. Во всяком случае, премьер служит незыблемым напоминанием о том, как высоко может подняться любой из нас.

Мы с Кэмерон переглядываемся. Нам хочется ему верить.

Нам придется ему верить.

Я плотнее затягиваю платок, смаргивая жгучие слезы. Воздух как будто горит, кожу щиплет. Здесь одновременно сухо и сыро, неестественно и просто неправильно.

Солнце еще не взошло, но дымное небо кажется светлым. В конце переулка раздается пронзительный электрический свисток и эхом разносится над трущобами, от фабрики к фабрике, знаменуя конец смены.

– Утренняя прогулка, – бормочет Кэмерон.

От этого зрелища у меня захватывает дух. Сотни Красных рабочих выходят на улицы Нового города. Мужчины, женщины и дети, темнокожие и бледнолицые, старые и молодые, все плетутся сквозь ядовитый туман. Словно какая-то зловещая процессия. Большинство глядят под ноги, измученные работой, сломленные.

Это зрелище питает ярость, и без того горящую в моем сердце.

Кэмерон ныряет в гущу толпы, мы с Килорном – следом. За спиной у нас остальные смешиваются с рабочими, вливаются в море бесчисленных грязных лиц. Я оглядываюсь, ища Дэвидсона, который держится на безопасном расстоянии. В усиливающемся свете его лицо напрягается, и на нем отчетливо становятся видны глубокие морщины, проведенные временем и заботами. Одну руку он сует под куртку, к сердцу, и коротко кивает мне.

Мерная процессия рабочих выходит на улицу пошире, застроенную непритязательными многоквартирными домами, которые напоминают выстроившихся солдат. Другая фабричная смена спешит навстречу, в противоположном направлении, торопясь занять освободившиеся места.

Кэмерон осторожно подталкивает меня в сторону, заставляя двигаться в такт с остальными техами. Они отступают быстро, все враз, давая дорогу следующей смене. Одновременно Кэмерон сует руку под куртку, тем же жестом, что и Дэвидсон.

И я тоже.

Мы обозначаем себя.

Наши сопровождающие – не Алая гвардия. Во всяком случае, они не принадлежали к ней, когда все это началось. Они верны друг другу и своему городу. Малые очаги сопротивления – единственное, что здесь возможно.

Наш проводник – высокий, темнокожий мужчина, худой, как Кэмерон; волосы у него заплетены и собраны в тугой узел, испещренный сединой. Кэмерон нервно постукивает ногой, когда он приближается; от нее так и исходит энергия. Он нагоняет нас и хватает ее за руку.

– Папа, – выдыхает она, прижавшись к нему. – А где мама?

Он накрывает руку Кэмерон своей.

– Идет со смены. Я велел ей держать голову опущенной, а глаза открытыми. Первый удар молнии – и она побежит.

Кэмерон медленно выдыхает. Она склоняет голову, кивая собственным мыслям.

Темнота вокруг продолжает рассеиваться, сменяясь синевой, по мере того как близится рассвет.

– Хорошо.

– Надеюсь, ты не взяла с собой Морри, – добавляет ее отец с легким упреком.

Такой знакомый тон. Я живо вспоминаю собственных родителей, которые бранили меня за разбитую тарелку.