Геннадий Башунов - Могильщик. Цена покоя

Могильщика Грест почти не видел. Тот продолжал прожигать свой, должно быть, нескончаемый запас денег. Спал почти до обеда, а пить заканчивал глубоко за полночь. Круги под его глазами уже больше напоминали какие-то глубокие чёрные ямы, да и сам Велион стал походить на ожившего мертвеца. Он почти ни с кем не разговаривал, практически всё время сидел за одним и тем же столом, беспрестанно глядя на дверь, словно ждал кого-то. Общался всё больше невпопад. Его правую половину лица иногда пробирала дрожь, от которой становилось жутко всем, кто её видел. Иногда его бровь, веко и уголок рта просто начинали подёргиваться, словно он собирался заплакать, а порой почти все мышцы словно начинали танцевать, и часто это не прекращалось часами. Но трактирщика это не смущало – Велион исправно платил. Глейи, кажется, тоже до его поведения не было никакого дела. Видимо, с тем, что ей было нужно, могильщик справлялся, судя по звукам, время от времени доносящимся из подсобки, в которой служанка жила.

Однажды могильщик сильно испугал Греста.

Они сидели за столом и доедали ужин. Велион уже был пьян, и Грест подумывал, не напиться ли сегодня и ему. Ветер дул такой, что постукивали ставни на окнах. Глейи сказала, будто завтра утром будет такой мороз, какого воришка ещё не знал, и он ей верил. Неожиданно Велион схватил его за локоть, до боли вцепившись в него своими высохшими пальцами.

– Грест… – с ужасом в голосе произнёс могильщик, – Грест, скажи, на моём лице есть кровь?

– Да откуда бы ей взяться? – пробормотал воришка, замерев.

– Я знаю, что неоткуда. Я знаю, что её не должно быть. Но ты просто скажи: есть или нет.

Грест внимательно осмотрел лицо Велиона. Остекленевшие провалившиеся глаза, дёргающаяся правая щека, дрожащие губы. Его ужин практически не был тронут, зато второй кувшин с вином уже показывал дно. Воришка видел спивающихся людей, и могильщик сейчас выглядел, как один из них. Причём, до того состояния, когда из запоя выйти уже просто невозможно, могильщику оставался буквально один шаг. Либо вообще ни одного.

Грест перевёл дыхание, похлопал товарища свободной рукой по плечу и медленно произнёс:

– Нет. На твоём лице нет никакой крови.

Велион отпустил его локоть и кивнул.

– Это хорошо. Значит, я не до конца сошёл с ума.

– Боги, Велион, да скажи уже, что с тобой происходит?

Могильщик мотнул головой, мол, неважно, и какое-то время молчал. Но потом всё же разлепил губы:

– Кто бы что тебе ни говорил, никогда не ходи в Имп.

По спине воришки прошёл холодок. Он мало что слышал о городе на побережье Ядовитого Моря, но хватало и этого малого. Внезапно он понял, куда направился могильщик после убийства жрецов. Да и по времени как будто бы выходило, что Велион дошёл до побережья и вернулся назад.

– Ты был там? – с благоговением в голосе спросил Грест.

Могильщик кивнул.

– Там что-то случилось с тобой?

Велион печально ухмыльнулся.

– Не самое плохое, что могло случиться. Иначе я бы не сидел здесь.

Грест раскрыл рот, чтобы продолжить расспросы, и сразу закрыл, едва взглянув на лицо собеседника. Пусть он знал могильщика не так долго, но понял: больше он ничего из него не выудит.

– Не пойду, – сказал он, потирая локоть.

– Вот и отлично.

Больше они про Имп не разговаривали. Да и вообще толком не общались: с этого дня могильщик всё больше времени начал проводить в комнате Глейи.

Время шло, дни становились всё короче, зима набирала силу, близился Йоль. Все готовились к празднику, и Грест был среди всех. В какой-то из дней он признался самому себе: здесь ему нравилось куда больше, чем в Ариланте. И кто знает, быть может, ему удастся остаться здесь и весной. В конце концов, в легендах о могильщиках так много врак и сплетен.

***

Могильщик брёл по мёртвой, усыпанной пеплом равнине. В лицо ему дул холодный пронизывающий ветер, от которого не спасала ни надвинутая на лоб шляпа, ни тем более ладони, затянутые в ледяную чёрную кожу. Если отнять от лица руки, на безрадостной серой пустыне не увидеть ни бархана, ни камня, лишь смутные очертания костей едва проступали над поверхностью. Глаза, словно высохшие – или заледеневшие – от этого ветра, могли различить только эту бесконечную равнину, сливающуюся с несущимися по небосклону тучами. И равнина, и тучи были всех оттенков серого, и неясно, где начинается одно и кончается другое. Под ногами – равнина, высоко над головой – тучи, вот и всё, что сейчас доступно могильщику. Казалось, ещё шаг, может, другой, и он сам окажется на одной из этих туч. Или провалится в прах, и это будет то же самое. На небе не видно ни солнца, ни луны, но кое-где брюшину той или иной тучи будто что-то освещало, словно само невидимое небо просвечивало сквозь тонкое место. Наверняка, у здешнего неба такой же безрадостный серый цвет, как и у равнины.

Ни луча солнца, ни света костра, ни всполохов пожара, не говоря уже о тёплом свете окна. Единственным ориентиром оставались костяки, то тут, то там разбросанные посреди праха, и могильщику не оставалось ничего, кроме как идти от одного к другому.

Одинокий странник увязал в пепле по щиколотку. Каждый шаг давался с большим трудом, и дело не только в ветре или увязающих ногах. Могильщик делал буквально свои последние шаги, неуверенные, как у старика, короткие. Ветер и прах словно высасывали из него жизнь, и он знал – если упадёт, он утонет. Равнина пожрёт его плоть, и останется только такой же костяк, который со временем рассыплется в пыль, станет частью безрадостного ландшафта. Быть может, ветер разнесёт его прах по всей равнине, а может, он навсегда останется на одном месте.

Кто знает, возможно, кто-то другой пойдёт здесь по его следам, и истончившиеся кости могильщика станут для него ориентиром.

Могильщик повернулся назад, чтобы посмотреть, куда ветер уносит прах, но позади была всё та же серая равнина, и лишь в самом далеке едва виднелся неявный абрис горных цепей, раскинувшихся от края до края. И ни следа. Промораживающий до костей ветер заносил их так быстро, что вздумай могильщик вернуться на то место, где был минуту назад, он бы заблудился – там, где он проходил, костяки исчезали, рассыпаясь в серую пыль, которую ветер нёс к горам. Оставалось только повернуться, найти глазами очередной костяк и шагать, шагать, шагать…

В какой-то момент он увидел скелет, сильно выделяющийся на фоне других. Приблизившись, могильщик понял, что он совсем ещё свежий. Пепел уже пожрал плоть покойника, превратил в пыль, а ветер унёс её, но костяк пока не рассыпался. Встав на колени и взяв череп в руку, то ли затянутую в чёрную кожу перчатки, то ли сросшуюся с ней, могильщик понял, что знал когда-то этого человека, эту женщину. Это было давно, очень, в том далёком прошлом, когда могильщик ещё оставался человеком и умел многое, не только шагать и беспрестанно таращить вперёд превратившиеся в ледышки глаза.