Геннадий Башунов - Могильщик. Цена покоя

– Просто не брыкайся и будь спокоен.

На первый взгляд могильщик выглядел не более взволнованным, чем до прихода жрецов. Его тёмные глаза были направлены строго на дверь, а правая ладонь всё так же прикрывала кружку с пивом. Но всё же и он немного напрягся, Грест заметил это спустя несколько мгновений. Самую малость изменилась поза, а движения стали слишком старательными. Сам же Грест, увидев, как жрецы снимают верхнюю одежду, приготовился драпать, куда глаза глядят: у рослого на поясе висели бастард и кинжал. Но вместо того, чтобы бежать, воришка сжался на своей скамейке и вцепился обеими руками в кружку.

Он всё равно никуда не сбежит. Не жрецы его пришьют, так Велион. И уж лучше пусть здоровенный жрец нашинкует его в капусту своим мечом, чем задушит могильщик.

– Ну и погодка, – продолжал греметь рослый, снимая ножны и прислоняя их к столу, – здесь, на юге, зима приходит быстрей, чем у нас на севере.

– Ну и пёрся бы себе на свой север, – проворчал пожилой жрец Матери, но достаточно тихо, чтобы услышали только соседи.

– Как же хочется горячего ужина! – буквально возопил рослый, поглядывая на двери кухни.

– Сейчас, господин, – голова служанки высунулась из дверей лишь на секунду, – уже грею грог.

Высокий оскалился и, наконец, уселся, бросив перчатки на стол. Он с благодушным видом принялся оглядывать посетителей, а Грест исподтишка поглядывал на него. На вид рослому было чуть больше двадцати, а его фигура куда больше подошла бы воину, чем жрецу. Скорее всего, один из младших сыновей мелкого дворянина, который из наследства получил разве только вот этот меч и кинжал, да, быть может, ножны. Ну и, конечно, денег на взятку настоятелю, чтобы начинать службу в храме не с самых низов.

– Приветствую братьев, – сказал рослый, обращаясь к жрецами Матери. – Что вас занесло в эту глушь в такую распроклятую погоду?

– Приветствую, – отозвался тот жрец Матери, что был покрепче. Глядел он исключительно в свой стакан, зажатый в здоровенном кулаке. – Служба Матери занесла нас в эту глушь. – Он отхлебнул вина, всем давая понять, что не собирается продолжать разговор. Старик тоже помалкивал, улыбаясь той счастливой пьяной улыбкой, когда ты пьян, и уже это повод для абсолютной радости.

– О, святая служба жреца! – пророкотал рослый. – В любую погоду, в любое время года! Это очень благородный и жертвенный труд – быть жрецом. Как быть воином. Воинам тоже приходится тянуть свою лямку, невзирая ни на что. Спать на лапнике посреди зимы, есть ужасную походную еду…

Молодой жрец Единого не был похож на человека, которому хоть раз доводилось спать на лапнике зимой, но Грест не стал разевать рта. Даже пухлый спутник говорливого жреца невольно усмехнулся, но быстро спрятал улыбку. Сам он, кажется, предпочитал помалкивать.

– И что за ужасы встречаются на нашем пути? – продолжал жрец. – Нам, жрецам, приходится быть настоящими воинами! Разбойники, поджидающие у дороги, воры – настоящие воры! – дерущие за постой в трактирах втридорога. А недавно, представьте, на юге, ещё южнее вашей глуши, в нескольких днях конного марша отсюда, пропали двое жрецов Единого! Попадись мне причастные, я бы с них шкуру спустил, – рослый заскрежетал зубами и картинно схватился за рукоять меча, но быстро снял с неё ладонь. – А вот… Что с тобой, друг? – возопил он, глядя широко раскрытыми глазами на Греста.

– Возмущён тем, что кто-то посягнул на святого человека, – самым обычным голосом сказал Велион. – Аж дар речи потерял.

Грест быстро закивал. Он бы уже драпал через покрытую тонким слоем снега грязь, если бы Велион не схватил его за куртку ровно в тот момент, как он дёрнулся, и не усадил на место так грубо, что у воришки аж зубы лязгнули.

– Вот и я говорю, ужас! – кивнул жрец. – Хотя, поговаривают, что братья просто ушли в запой с храмовыми деньгами, но я в это не верю. Вот и приходится в пути становиться настоящими рыцарями, несущими свет Единого людям. Ах, как бы я хотел стать обычным крестьянином! Вот у кого ни забот, ни хлопот, ни бремени…

Жрец Матери, тот, что покрупнее, поставил на стол свой стакан и тяжело вздохнул.

– Если все вы, почитатели Единого, такие же пиздоболы, как ты, я не удивлён, что парочка пропала где-то в нашей глуши, – медленно проговорил он, и голос у него оказался не менее зычным, чем у жреца Единого. – Честно говоря, ещё пара фраз, и я посодействую в том, чтобы пропал ещё один, да простит меня благая Мать.

– Ты мне угрожаешь? – прошипел здоровяк, вставая и упираясь кулаками о стол. Кажется, он только того и ждал.

– Ставлю в известность.

Рослый презрительно фыркнул и уселся на место. Его полный спутник ухватил его за локоть и что-то зашептал, но рослый только отбрыкнулся.

– Извинись, деревенщина, – процедил он, и вот в его голосе слышалась явная угроза, – и забери свои слова обратно. Иначе, клянусь Единым, я вызову тебя на дуэль.

– На дуэль? – переспросил жрец Матери. – Ты видишь у меня меч или копьё? Мальчик, иди играй со своими железными игрушками обратно к папочке и оставь своё место тому, кто действительно желает служить вашему многоликому богу.

– Многоликому? – возопил рослый, вскакивая во весь свой рост. – Да как ты смеешь? Единый – один. Он олицетворяет все… Другие боги – лишь его… – Он замялся, покраснел и стрельнул глазами в своего спутника, но тот сидел и смотрел куда-то в сторону. Понимая, что пауза затянулась, рослый покраснел ещё сильнее, дёрнул левой рукой за пальцы правой, понял, что перчатки на ней нет, и уже буквально побагровел. – Твоя Мать – шлюха, которая только и думает, как под кого из богов лечь!

– Если так, – кивнул жрец, – то выходит, что и Единый – шлюха. И трахает, выходит, сам себя? Ты сам-то, мальчик, видать, тоже любишь этим заниматься в угоду своему богу?

– Да я тебе ебальник вскрою, деревенщина, – наконец выдавил из себя рослый, задыхаясь уже от неподдельного гнева.

– Вот это другой разговор, – кивнул матриархист и тоже вышел из-за стола. – Здесь или на улице?

– На улице.

– Судьи на дуэль нужны?

– Ты никто, чтобы я вызывал тебя на дуэль!

– Тогда приглашаю зрителей, – фыркнул жрец Матери и хрустнул кулаками. – Нечасто деревенщины лупят благородных жрецов Единого.

Это стало последней каплей.

– Да ты потешаться надо мной ещё смеешь? – взревел здоровяк и бросился на обидчика.

Определённо, его учили драться, в том числе и на кулаках. Но драка была проиграна в тот же момент, что и словесная перепалка. Рослый летел на обидчика, как бык, и, как бык, в порыве ярости врезавшийся в стену, врезался подбородком в кулак жреца Матери и рухнул на пол. Матриархист же невозмутимо вернулся к себе за стол.

– Не убил? – мрачно спросил спутник рослого, поднимаясь из-за стола и приближаясь к поверженному, который не подавал никаких признаков жизни.