Елена Чудинова - Ларец

За всем этим Нелли не сразу разглядела само здание, освещенное на ступенях яркими смоляными факелами и сверкающее всеми окнами — хотя сумерки еще только начинали сгущаться. Самый заурядный снаружи, дом являл изнутри, начиная с передней, безобразное строение первых лет жизни города. Пузатых несуразных колонн было слишком много, и шли они к расписному под мрамор потолку прямо от мраморного полу, безо всяких постаментов. Лестница же наверх была, напротив, не довольно широка. Смуглые слуги в светло-зеленых ливреях распахивали двери и принимали одежду. Катя осталась в лодке, хотя могла бы проникнуть в переднюю и взять у Нелли треуголку и плащ. Но со шляпою и плащом не пройдешь в комнаты, между тем налегке, но с письмом в руках (пустой лист был заране свернут и адресован г-ну Роману Сабурову) было это проделать нетрудно.

Да, это была дельная мысль, самодовольно усмехнулась Нелли, раздеваясь с помощью слуги. Якобы разыскивая ее, Нелли, с письмом, Катька сможет проникнуть в самые дальние комнаты. Коли она попадется, присутствие Нелли среди гостей будет ей оправданием. Да, мол, письма я ждал, а слугу моего в жилые покои занесло, так это по темноте деревенской! Хорошо также и то, что едва ли кто будет в этих жилых покоях. При таком съезде гостей небось все слуги затребованы для приема. Катька вызнает расположение дома, а потом уже, ночью, можно будет пробраться в него вдвоем.

Нелли не хотелось думать о слабых сторонах своего плана, другого-то все одно не было.

— Семпелем играть вернее, право слово, вернее! — рядом с Нелли небрежно нащипывал свои смявшиеся под верхним платьем кружева молодой человек не старше девятнадцати годов. Вид его был забавен: ярко-рыжие волоса запудрены до какого-то малинового оттенка, а курносый нос осыпан веснушками, верно причинявшими щеголю немало огорчений.

— Вернее, кто спорит, да уж больно лихо, Индриков! — отвечал тому военный постарше. — А твои, юноша, родители знают, где ты? Больно раненько начинаешь!

— Я только в гости, играть не стану, — отвечала Нелли, не вдруг сообразив, что последние слова относятся к ней.

Впрочем, военный уже утратил к ней интерес, возвращаясь к прежнему разговору.

— Мирандолем, конечно, семикратного руте не сделаешь, — веско заметил он, — но вить и вчистую не продуешься. Гляди, Индриков, как пойдешь пароли загибать, ох, гляди…

— Не каркай, Черкасов, прошлый раз мне повезло, ох, как повезло! — пылко возразил рыжий Индриков. — Неужто ты забыл?

— Карта лукава, как женщина, — серьезно отвечал Черкасов. — Коли вчера она расточала тебе ласки, сегодня насмеется над тобою.

— Ты мрачен нынче! Выпьем шампанского в буфетной! — рассмеялся Индриков, подцепляя приятеля под руку.

— Кто говорит о шампанском?

— Оно нынче льется рекою в доме любезного Венедиктова!

— Идемте, господа, идемте, Аделина готовится петь!

В веселых этих возгласах утонула беседа, впрочем, и без того мало Нелли понятная. Что такое семпель? Или сепмель? Что за мирандоль? Как это загибают какие-то пароли? Одна глупость!

Дом был устроен по старинке, и комнаты шли анфиладою, так, что просматривались все разом через распахнутые двери. Судя по всему, и более низкие жилые покои второго этажа повторяли их расположение.

Блеск сотен свечей, дробящихся в хрустале и бронзе, ослепил Нелли великолепием. Никогда еще не доводилось ей видеть вечера, уподобленного сверкающему полудню. Сиял и паркет, словно роскошный узорчатый барабан, по которому били десятки каблуков. Шум голосов плыл над толпою, словно невидимое облако, — ни слова нельзя было разобрать. Издалека звучала и музыка. Всеми цветами радуги двигались по залам нарядные люди.

Минуло несколько минут прежде, чем Нелли, оглушенная и растерянная, начала различать, что дам среди гостей не было, что музыка идет от оркестра, расположенного на увитой цветами эстраде, что с огромных эперней свисают черные грозды винограда, разложенные между пушистыми нежными персиками, что слуги в салатовых ливреях обносят гостей сластями и вином, что то там, то здесь приглашенные толпятся живописными группками вокруг небольших столиков, крытых зеленым сукном.

Боле вроде бы никто не обращал внимания на мальчика-недоросля, затесавшегося среди гостей. Нелли радовалась только тому, что лучшее детское платье Ореста — лиловый атласный камзол с красными лентами — был нов, с иголочки, верно, брат в детские годы не больно-то любил наряжаться. Очень уж роскошно глядели молодые люди вокруг.

— Пряжкой Вы изволите парик застегивать или повязкой? — доносилось до нее.

— В Париже нынче мужчины убираются в две пукли в ряд над ухом, и третью, как женщины носят, висячую за ухом!

— А кошелек сплощен с обеих сторон да близко подвязан.

Да, оставалось лишь надеяться, что немодные изъяны ее наряда объяснят малолетством. Впрочем, других реплик, связанных с бессмысленными перипетиями игры, неслось отовсюду куда больше.

— Банкомет будет Головчин!

— Головчин банкует!

Нелли протиснулась поближе к зеленому столику. Высокий морской офицер, ставши по одну сторону, взял с подноса колоду карт.

— Ставка обыкновенная!

— Понтер! Кто понтирует?

— Я! — выкрикнул румяный юноша в коротком колете кирасира.

— Понтирует Меринг!

Отчего-то слуга с подносом, заваленным плашечками карточных колод, подошел и к нему. Кирасир, ставший напротив морского офицера, также взял колоду. Нелли, которой доводилось изредка наблюдать, как Кирилла Иванович перекидывался с соседями в дурачки или Акулину, вовсе смешалась. Как же это они станут играть вместе, но притом каждый — своею колодою?

Перетасовав свои карты, названный Мерингом, прищуря глаз, быстро вытащил одну и бросил на сукно кверху рубашкою.

Головчин, в свою очередь, перетасовал свою колоду и принялся с какой-то стати ловко раскладывать ее на две кучки — справа и слева от одинокой карты противника.

Чем меньше карт оставалось в руках у Головчина, тем плотнее сдвигались вокруг столика головы следивших за игрою. Вот ерунда-то! И с чего только старая Зила взяла, что Нелли может захотеть заняться такой гилью?

— Щаслив видеть Вас в моем дому, юный друг, — чья-то рука бережно взяла Нелли под локоть.

Вздрогнув, она обернулась, чтобы встретиться взглядом со светлыми глазами цвета лимонного леденца, в прозрачной желтизне которых плавали яркие зрачки, такие огромные, что в них хотелось шагнуть, как в дверь, приветливо распахнутую в черную теплую ночь. Впервые видела она это лицо не во сне и не вдали, а на расстоянии двух ладоней от своего собственного: видела черную бархатную мушку чуть ниже высокой скулы, узкие губы, изогнутые в улыбке, открывающие жемчужную россыпь мелких зубов. Венедиктов стоял так близко, что ноздри Нелли защекотал аромат рисовой муки, осыпавшей белокурые его букли.