Патриция МакКиллип - Арфист на ветру

Моргон повернул голову и взглянул на Рэдерле. Глаза ее поведали ему о том, что он уже знал: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, ничто не заставит ее его покинуть. В знак безмолвного согласия он склонил голову – в знак согласия с ней и с Высшим. Затем позволил своим мыслям устремиться за пределы безмолвия к сырой земле вокруг башни, коснулся случайной былинки и объял ее от корня до верхушки своим сознанием. Поскольку она была укоренена в том, что составляло землезакон Хьюриу, то и связала его с королем Имриса.

Он уловил непрерывную ноющую боль, вихрь бессильного гнева и отчаяния и услышал отдаленный гул волнующегося моря. Он знал теперь каждую скалу и каждый каменный обломок на побережье – и легко определил этот участок Меремонтского берега. Пахнуло сырым деревом и золой; король лежал в полусожженной рыбачьей хибарке среди песков, не более чем в версте-другой от равнины.

Хьюриу попытался было поднять голову, заговорить, но тут море накатило на него, заливая все его мысли. И показалось, что он всматривается вдоль длинного темного прохода, в конце которого – недобрые, золотисто поблескивающие глаза Гистеслухлома.

Он ощутил, как вздрогнул, узнавая его, недобрый, скованный ум. Затем чужая мысль ринулась на него, точно змея, и глаза чародея вперились в него, пытаясь отыскать свою жертву. Мысленная хватка внезапно разорвалась, и Моргон отпрянул, чтобы больше не возвращаться. Высший вцепился в его плечо, удерживая на месте. Моргон порывался заговорить, но взгляд сокола его остановил.

Он ждал, и удары сердца сотрясали все его тело. Рэдерле, пребывавшая в ожидании, опять показалась далекой, словно их разделяли полмира. Моргон отчаянно захотел подать голос, нарушить молчание, которое удерживало в неподвижности всех троих, превращая в подобие каменных изваяний, но продолжал стоять, зачарованный и не властный над собой, крупица разума и воли Высшего. Что-то прочертило воздух – раз, другой. Смуглая, утонченно-прекрасная Властительница Земли, которую Моргон знал как Эриэл, стояла перед ним, а подле нее – Гистеслухлом.

Изумление и страх наполнили глаза женщины, едва она узнала арфиста. Чародей, очутившись лицом к лицу с Высшим, которого так долго искал, едва не разрушил его мысленный захват. Слабая улыбка тронула соколиные очи, ледяные, как сердце пустошей севера.

– Даже смерть – загадка, Мастер Ом, – произнес Высший.

Глаза волшебника потемнели от ярости. Что-то отбросило Моргона в дальний угол палаты, он ударился о темную стену; и тут же стена раздалась, и Моргон упал в светящийся, иссиня-черный туман наваждения.

Он услышал крик Рэдерле, и почти сразу же перед его глазами мелькнула ворона. Он простер к ней руки, но она выпорхнула прямо из его пальцев. Разум его угодил в мысленную ловушку, и в следующий миг связь разрушилась. Мощь, которой он не ощутил, полыхнула и оказалась поглощена. Вновь возникло лицо Гистеслухлома, размытое в неестественном, невиданном прежде Моргоном свете. Он почувствовал слабое движение сбоку и вскричал, так и не поняв, что же у него отобрали, затем обернулся и увидел у себя за спиной звездный меч – и Гистеслухлома, бесконечно долго поднимающего его; три звезды вбирали свет и тени, пока не взорвались огнем и тьмой над головой Моргона. Он оказался обездвижен: звезды завладели его глазами, его помыслами. Он наблюдал, как они достигли вершины подъема и задержались, а затем, словно три горящие стрелы, понеслись вниз, прямо на него. Тут он снова увидел арфиста, стоящего под ними так же спокойно, как в королевском зале Ануйна минувшей весной.

Из горла Моргона вырвался крик. Меч упал с бешеной скоростью и поразил Высшего. Он вошел в сердце, затем раскололся в руках Гистеслухлома. Моргон, почувствовав неожиданную свободу, поймал его высоко на лету.

У него перехватило дыхание – горе, словно клинок, пронзило его сердце. Высший ухватил его за плечо – изуродованными руками арфиста, покрытыми шрамами руками волшебника. Он порывался что-то сказать, лицо его колебалось в пелене Моргоновых слез – то одно, то другое...

Моргон прижал его к себе, чувствуя, как в нем зреет ярость и страдание, но Высший уже начинал исчезать. Он протянул руку, изваянную из алого камня и пламени, и коснулся звезд во лбу у Моргона.

Высший прошептал его имя. Рука его скользнула к сердцу Моргона.

– Освободи ветра.

Крик, который был даже не криком, а зовом ветра, вырвался из самого сердца Моргона. Высший в его руках обратился в пламя, а затем – в воспоминание.

Эхо раскатилось по всей башне – низкое, густое, оно все нарастало и нарастало, пока вдруг не задрожали древние камни. Ветра били в башню, как молоты, – удар за ударом, точно по гигантской струне арфы, на полуразрушенные стены обрушивалась скорбь. Моргон не знал, какой голос в неистовом разгуле прекрасных звуков принадлежит ему. Он потянулся к своей арфе. Звезды на ней стали черны, словно ночь. Моргон провел по ней рукой – или острым лезвием ветра. Струны лопнули. Когда с воем разорвалась самая низкая, камни, истинные и мнимые, дрогнули и начали падать.

Ветра цвета камней, огня, золота, ночи полетели вокруг него витками, а затем – прочь, вниз. Башня взревела и обратилась в огромную груду обломков, и Моргон рухнул на траву рядом с ней.

Он нигде не ощущал мощь Гистеслухлома и Эриэл, словно Высший сковал их в последний, предсмертный миг. Снег, падающий с мертвенно-белого неба, взвихривался вокруг него и таял, едва касаясь земли.

Голова его шла кругом от мощи землезакона. Он слышал безмолвие корешков травы под своими ладонями; он взирал на разрушенную Башню Ветров немигающими глазами призрака из Ана на краю равнины. Могучее дерево склонилось под дождем на Задворках Мира, почти касаясь ветвями мокрого косогора; он почувствовал, как сместились и вывернулись из почвы корни при падении гиганта. Сигнальщик в войсках Астрина поднес к губам свою золотую трубу. Мысли землеправителей заклубились в сознании Моргона – мысли, полные скорби и страха, хотя никто не понимал почему. Весь Обитаемый Мир, казалось, возник между его руками и травой, пронзив все его тело, протянувшееся от диких холодных пустошей до изысканного двора в Ануйне. Он был камнем, водой, опустошенным полем, птицей, рвущейся против ветра, раненым королем, предающимся отчаянию на песках чуть ниже Равнины Ветров, турами, призраками и тысячей хрупких тайн робких ведьм, говорящих свиней и уединенных башен, которым требовалось найти место в его душе. Трубач набрал в грудь побольше воздуху и заиграл. В то же мгновение Великий Крик воинств Ана огласил равнину. Звуки, стремительный натиск знания, утрата, снедающая сердце Моргона, внезапно захлестнули его. Он снова закричал, упал наземь лицом вниз и зарылся в мокрую траву.